Пьетро тоже дразнили – он это хорошо знал, но только за глаза. Побаивались его кулаков. И все же один из товарищей дружески предостерег его:
«Не будь, Пьетро, таким паинькой».
«Как это паинькой?» – не понял перуджинец.
Его друг пояснил: оказывается, мало того, что Пьетро слепо придерживался каждого указания маэстро – отчего в его работах, сделанных в мастерской, а также в картинах, написанных с натуры, не было ничего самобытного, – выполнив задание, он еще донимал Верроккио вопросами: так ли думал маэстро? Правильно ли он уловил мысль маэстро? Он не стеснялся спрашивать мнение Верроккио о мельчайших деталях. Не замечая насмешек товарищей, Пьетро подробнейшим образом уточнял у мастера, справа налево или слева направо повести складки на одеянии гипсовой фигуры, насколько раздвинуть занавес на окне нарисованного им интерьера. Бывало и так, что он останавливал на пороге собравшегося уже уходить Верроккио, чтобы выяснить, правильно ли он понял, что следует больше добавлять белого в ультрамарин.
А этот дерзкий новичок осмеливается своими каракулями полностью изменить все задание.
– Из памяти?! – Перуджинец еще больше рассвирепел оттого, что его грозные выкрики нисколько не подействовали на новичка – его взгляд по-прежнему оставался ясным. – Ты, ты должен все, все забыть, когда работаешь!
– И цветы?
– И цветы, и деревья, и, травы. Ты должен приступать к заданию, будто только что на свет родился!
– А как же природа? – спорил Леонардо, но теперь уже в его синих глазах сверкали молнии.
– Забудь все! Когда ты в мастерской, должен забыть все свои прежние цветочки!
– Нет! Никогда ничего не забывай! – раздался тихий голос вошедшего Верроккио, и он опустил руку на плечо новичка. – Ты же, Пьетро, – продолжал мастер, вглядываясь в рисунок Леонардо, – в другой раз думай над тем, что говоришь. Лучше бы ты указал Леонардо на его профессиональные заблуждения, чем прививать ему ложные идеи. Почему ты не объяснил Леонардо того, чему я тебя учил по фресковой живописи? Посмотрите, ребята! – К ним подошли еще трое учеников. – Замысел Леонардо можно считать правильным. Совершенные геометрические фигуры он решил оживить, сочетая их с еще более совершенным, более разнообразным растительным миром. А вот с осуществлением тут вышла неувязка. Что до кубов и прочих фигур, то в общем он правильно передал перспективу…
– Святую перспективу! – съязвил подошедший к группе, самый старший из учеников, Сандро.[7]
– Да, хоть ты и иронизируешь, именно святую перспективу! – взглянув на Сандро, сказал Верроккио. – Или, иными словами, ту закономерность в нашей профессии, согласно которой мы, нанося предметы на плоскость, должны передать ощущение изменения их величины по мере отдаления этих предметов. Однако же Леонардо забыл об этом, отобранная растения. Посмотрите-ка: цветы заднего плана такой же величины, как то, что расцветают на переднем плане. Ты это видишь, мальчик мой?
Леонардо поднял глаза на учителя.
Вот он здесь, среди простых юношей, в своей темно-синей праздничной одежде, человек, обладающий большими знаниями, живописец, ваятель, ювелир, гравер и даже музыкант в одном лице. Маэстро Андреа Верроккио. Бывший ученик крупнейшего флорентийского ваятеля, легендарного Донателло,[8] ныне уже сам является прославленным учителем искусств в городе алой лилии. Открытое лицо мастера теперь затенено головами плотно окруживших его учеников. Кажется, что он говорит даже тогда, когда узкие губы у него плотно сомкнуты. Добродушные карие глаза блестят, как редчайший драгоценный камень.
– Вечереет, – сказал, отходя от группы, Сандро.
Тон у него был пренебрежительный, движения самоуверенные. О, недолго пробудет он здесь, в этой мастерской, где воображают, будто готовят мастеров на все руки. Сандро ожидает богатое наследство. Отец его – уважаемый флорентийский гражданин. Сам он, Сандро, пришелся по душе некоронованному властителю города, Подагрику Медичи, и теперь по утрам в одной из зал его дворца работал над круглой иконой, где, между прочим, запечатлены и двое сыновей банковского короля – Лоренцо и Джулиано. Сандро, несомненно, примут в цех живописцев, и он откроет свою собственную мастерскую. Но он будет заниматься только живописью – хотя, как и мессер Андреа, начинал пробовать свой талант на поприще ювелира. Сандро из уважения к своему первому учителю – ювелиру Боттичелло присвоил себе его имя и требовал, чтобы его называли Боттичелли.