«Вы, – указал он на меня и матросов, – вернетесь на судно и подведете его к соседнему острову, где я, как вам известно, состою в должности самого наимилостивейшего наместника. Вы будете ожидать в порту до тех пор, пока кади[21] не вынесет решения по делу капитана, которого в качестве заложника я увожу с собой. Необходимо выяснить более обстоятельно, имеем мы дело с заговорщиками, злоумышленниками или попросту с невежами? Кади справедлив… Что, не веришь? – напустился он на Тинополоса, без конца подмигивавшего ему. – Ты осмелился усомниться в справедливости нашего правосудия? Стало быть и ты поедешь с нами».
Балтазар только успел шепнуть мне на ухо: «Будьте готовы к отплытию, я сбегу», – и мы направились к судну.
То, что последовало за этим, мне известно лишь понаслышке. Очевидцем я уже не был. Вернее, я стоял на корме «Санта-Кроче» и, напрягая зрение, следил за разворотом событий. Вначале я заметил только, что на берегу возник переполох, хотя здесь, в заливе, кроме нашего, не было никаких судов. Потом вдруг берег опустел, а со стороны острова Анафи стали доноситься крики, шум, грохот. Нас охватило предчувствие недоброго, я скомандовал к оружию, и мы с напряженным вниманием стали ждать, что будет дальше.
Откуда нам было знать, что в это время перед дворцом Омера-паши собралась толпа недовольных. С зарей из глубины острова стали выходить скрывавшиеся в горах греки. На острове в это время было сравнительно мало турецких солдат, да и те не из бывалых. Ведь жители острова казались народом безобидным – Омер-паша и не заметил угольков под золой. И вот в это самое утро угольки вспыхнули. А то, что двух христиан потащили на суд к мусульманину, только подлило масла в огонь. Дорогу, ведущую от казармы, запрудили жители гор, толпа ринулась к дворцу паши. Я не буду расписывать бой, скажу лишь, что чернокожие телохранители паши дрались отважно, но перед превосходством сил противника им пришлось отступить.
Наш почтенпый Болио, воспользовавшись смутой, оторвался от конвоя и шмыгнул – куда бы ты думал? – в гарем. Паша в это время пламенными речами вдохновлял своих воинов, попутно и евнухов. Капитан же стремглав бросился к своей дебелой избраннице, госпоже Ирен. Остальные женщины пустились наутек, только Хайла, дочь госпожи Ирен, осталась при матери. Первая жена паши была гречанкой, стало быть, христианской веры.
«Спасайся, – сказала она Болио, передавая ему кафтан и чалму паши. – На, одень скорее. Хайла, – она указала на свою дочь, – отведет тебя потайным ходом в порт».
И, как во сне, как в сказке, капитан, влекомый девушкой, с глазами чернее ночи, уже мчался через дворцовый сад. Но в это время повстанцы, неистово крича, как раз ворвались туда. Увидев спасающегося коренастого мужчину в чалме, они приняли его за пашу, и один из них, сидевший верхом на ограде, выпустил в капитана стрелу. Капитан упал ничком и в муках стал извиваться среди растоптанных цветочных клумб. Только подбежав к нему, повстанцы поняли свою роковую ошибку. Синьор Болио, чувствуя приближение смерти, с трудом прохрипел:
«Беги, девушка, беги изо всех сил к судну, и скажи, чтобы команда поднимала паруса и отправлялась домой. Пускай меня не ожидают, я умираю».
Хайла бросилась было бежать, но услыхала окрик:
«А ты кто будешь?»
Но спрашивали не ее, а Тинополоса. Трудно сказать, как, какими путями пробрался грек сюда, но только он стоял тут же, в саду. Ответить он не успел – раздались невообразимые крики. Ко дворцу прибыли солдаты паши, разогнав запрудивших дорогу к казарме повстанцев. Сам паша во главе своих чернокожих воинов тем временем занял сад. Испуганная Хайла, выскользнув через калитку в глубине сада, помчалась, понеслась во весь дух к нам.
Я увидал девушку в ту секунду, когда она появилась в порту. В малюсеньких башмачках, в шальварах, вся окутанная белой дымкой вуали, она из последних сил подстреленной птицы летела к нам.
«Спустить шлюпку!» – приказал я, тотчас же сообразив, что безумный бег незнакомки каким-то образом связан с судьбой капитана Болио. Но девушка не стала ожидать лодки. Она бросилась в воду и быстро поплыла к судну.
Не без труда мы выловили ее. Вся мокрая, стуча от холода и страха зубами, она с плачем проговорила:
«Спасайтесь!»
«Что капитан?!» – воскликнул я.
«Умер», – еле вымолвила она и, дав волю слезам, едва живая, упала в мои объятия.
«Как это так умер?» – подумал я, но приказ к отплытию тотчас отдал. Признаюсь, о достопочтенном Тинополосе я тогда совершенно забыл. Так и не знаю его дальнейшей участи. Зато меня обеспокоила судьба девушки.