– Смысл жизни – это все! – И, закрыв глаза, он простирал руки.
На этот раз Леонардо пришел в дом доктора потрясенный, полный возмущения. Служанка пропустила его в кабинет. Здесь он застал Тосканелли, склонившегося над раскрытой книгой. Явившийся в день праздника молодой человек, боясь, что он потревожил, оторвал ученого от важных дел, робко приветствовал его.
Тосканелли поднял голову от книги.
– Что это, Нардо, разве ты не пошел на гуляние?
– Я оттуда, – сказал Леонардо и тотчас умолк.
Перед заваленным приборами и книгами столом доктора все, взволновавшее Леонардо перед тем, вдруг показалось таким ничтожным. К чему говорить тут о Сальвиати, о своем отвращении к нему, о событиях той страшной ночи в Лукке? И как объяснить, что заставило его покинуть празднество, отчего звуки флейт и свирелей терзали его слух, в то время, как он очень любит музыку?
Но доктор, как бы уловив последние обрывки его мыслей, поднял глаза.
– Я люблю музыку. В прошлый раз ты сказал мне, что играешь на лютне. Я устал. Возьми вон там инструмент. Сыграй мне что-нибудь.
Леонардо потянулся за лютней. Осторожно перебрал лады. Инструмент оказался в порядке, можно было его не настраивать.
Леонардо взял легкие аккорды. Нежные звуки разнеслись по дому. Сердце игравшего сразу же обласкала умиротворенность. И сладость какой-то неведомой или давно минувшей боля. Нет, эти чувства ни к чему.
Он положил лютню.
– Не могу играть. Доброй ночи!
И тотчас же за ним закрылась дверь.
Ученый внимательным взглядом проводил белокурого молодого человека.
«И чего это я так рано ушел? – спрашивал себя Леонардо. – Ведь сумерки только начинают спускаться».
Навстречу ему по улице с шумом шли веселые люди в масках.
Леонардо свернул в переулок. Он бежал от веселья. И в то же время оно манило его. Он возвратился на площадь Санта-Кроче. Здесь уже развели костер, вокруг которого, держась за руки, притоптывала молодежь.
– Нардо! Где же ты пропадал? – услыхал он робкий, заискивающий голос маленького Лоренцо.
Леонардо даже не обернулся, он увлекся зрелищем кружившегося на фоне огня людского венка. Ему хотелось плакать и ликовать. Как прекрасно все это! Мучительно и прекрасно, хоть трудно совместить эти два понятия.
Чья-то рука мягко опустилась на его плечо. Дружеская ободряющая рука.
Он услышал голос мессера Андреа:
– Работать и размышлять будем завтра, а нынче – карнавал, так ведь, Леонардо?
И с этой минуты в пылающем свете костра, среди вертящихся с визгом людских голов, Леонардо думал только о той девичьей головке, изображение которой он, полагаясь на свою память, начал мысленно воспроизводить.
Часть вторая
ВОССТАВШИЙ АНГЕЛ
Глава первая
Два друга
В стенах Флоренции, где, согласно летописанию, занимались тремястами тридцатью тремя профессиями, лжемудрецы в островерхих колпаках по расположению небесных светил определяли характер человека, предсказывали будущее. Но на то, чтобы предсказать необычную, полную приключений, судьбу Пикколо, друга детства Леонардо, не хватило бы фантазии и слов ни у астрологов в долгополых балахонах, ни у беззубых, гадающих на золе старух, ни у бродячих цыганок, ни, тем более, у родных Никколо.
Единственный сын владельца замка Винчи в детстве вовсе не выказывал склонности к приключенческой жизни. В те годы, когда решительный и храбрый, жаждущий необычного, Леонардо подрастал в усадьбе своего деда, хрупкий чернявый Никколо казался в сравнении с ним чересчур смирным, не в меру осмотрительным. Это он пытался удерживать Леонардо от чреватых опасностями далеких прогулок. А когда Это ему не удавалось, он нехотя, понуро плелся за своим другом. Правда, позднее он уже старался быть вожаком, со свойственным дворянину превосходством. Так он водил Леонардо и дядю Франческо на колокольню, где они изучали небесные светила. Держался он будто бы независимо, но по сути дела во всем подражал другу. Впрочем, не во всем. Он не мог, например, подобно Леонардо, с карандашом в руке соперничать с самим богом, копируя сотворенное им, или силою воображения создавать совсем новое. Никколо преклонялся за это перед другом, хвалил его рисунки и не упускал ни одного удобного случая, чтобы похвастать его талантами.
Дружба эта была настоящая. Когда Леонардо поступил в мастерскую Верроккио, Никколо затосковал. Он до тех пор донимал отца, пока тот не позволил ему переселиться к сестре во Флоренцию.
И только здесь стало явным, какое действие оказало на Никколо общение с Леонардо. Насколько эта дружба повлияла на характер мальчика. В то время как ученик Верроккио в восторге от найденного призвания, увлеченный занятиями, запирался теперь в мастерской, друг его не выдержал во Флоренции и двух месяцев, так мучительно тесны показались ему городские стены. Им овладело непреодолимое желание покинуть их. Уехать в далекие края, увидеть неведомые земли. Свою тайну он открыл одному Леонардо. Никколо влекло море.
Когда-то юный Кортенуова и Леонардо вместе увидели его впервые. В одно ясное, весеннее утро они, прогуливаясь по склону Монте-Альбано, заметили за пизанской равниной тоненькую серебряную полоску. Дядя Франческо сказал, что Это вовсе не полоска, а безбрежный водный простор, уходящий в неизмеримую даль.
Друг детства синьора Кортенуова, Лоттино, жил в Пизе, У него было старое суденышко, кочующее с тканями от Флоренции до Генуи.
Однажды вечером, сбежав из дома сестры, голодный и запыленный, Никколо явился к Лоттино и, рассказав, чей он сын, попросил принять его на судно; он-де желает изучить профессию моряка. Друг отца пообещал сделать все возможное, но той же ночью послал в Винчи нарочного с запросом, как ему поступить.
На другой день синьор Кортенуова сам прибыл верхом в Пизу. Видимо, взбудораженный влагой осушенных еще на заре кубков, вместо приветствия и советов, он так ударил сына, что в глазах Никколо накренился весь мир, подобно знаменитой пизанской башне.
Но ощущение это продолжалось недолго. Гораздо больше пострадал отец-обидчик. Достигнув предела раздражения, он ощутил страшную боль в пояснице и лопатке. Скривившись, оп остался таким на всю жизнь. Он не смог забраться больше на своего коня, и его, еле живого, уложили на повозку, которая доставила больного домой, в городок Винчи. «Кривой Кортенуова» – это прозвище так и осталось за ним до самой смерти. Никколо, не дождавшись даже отъезда повозки, вскочил на отцовского коня и, ни с кем не простившись, ускакал. В Ливорно он коня продал и нанялся юнгой на одно неаполитанское судно.
Долгое время не имел Леонардо вестей от своего друга.
А годы шли то лениво, то с непостижимой быстротой. Юный ученик превратился в молодого художника, принятого в цех живописцев Флоренции.
Он снова поселился у мессера Андреа, но теперь уже не в качестве ученика, а как выдающийся его помощник, получивший здесь отдельную комнату и самостоятельную работу.
В одно утро, когда он возвратился со своей обычной прогулки, к нему явился какой-то бродячий торговец. Он вручил Леонардо письмо из Генуи.
Сердце Леонардо сильно забилось: на печати он тотчас узнал герб рода Чести. И после многих бурных лет, принесших столько горя и радости, вдруг перед Леонардо явился образ молодой девушки, сверкающая юность Франчески Чести, ее улыбка. Что же сталось с ней?
– Вы не ошибаетесь? Действительно ли мне адресовано письмо? – спросил он торговца.
– Оно прямо из дома Чести, – прошептал тот, зная, очевидно, что во Флоренции все еще нельзя вслух произносить имя дворянина-мятеяшика: и стены имеют уши.
А ведь Подагрик уже умер, и властителями своими склоненный перед тиранией город признал его сыновей. Умерла и «другая» мать – юная Франческа, которую так трудно было считать матерью. Ее унесла неумолимая чума. Она ушла из жизни бездетной, так же, как и синьора Альбиера, вырастившая Леонардо. Сэр Пьеро, однако, очень скоро сообщил сыну, что собирается вновь жениться. В связи с этим молодой человек покинул дом отца. Мессер Андреа с распростертыми объятиями встретил возвратившегося назад любимого ученика. Через некоторое время окунувшийся в работу Леонардо узнал, что молодая Маргаритта, новая жена отца, родила ребенка. То был первый законный сын сэра Пьеро.