– Клянусь святыми апостолами, я уже начал было трусить, – проговорил возница, облегченно засмеявшись.
– Поехали! – Леонардо кивнул и захлопнул дверцу дормеза.
Теперь он поднял ковер на сиденье.
– Можете вылезать! Всадники ускакали.
– Я слыхал их голоса. Сердце у меня так билось, таи билось! – С этими словами беглянка выбралась из-под сиденья. Она густо покраснела. И тут же засмеялась.
– Синьорина! – загадочно произнес Аталанте. – Не стесняет ли вас сие облачение? – И он шутливо потеребил грубую ткань ее одежды.
– Это костюм сына садовника, – робко проговорила, опустив глаза, разоблаченная девушка. – Что же теперь со Мной будет?
– Не бойтесь, – успокоил ее Леонардо. – Мы флорентийцы.
– Вот потому-то нас и следует опасаться, – заметил Аталанте, – но уловив во взгляде Леонардо упрек, изменил задуманную фразу, – ибо флорентинцы любят слушать интересные истории. Так что вам придется рассказать о себе. И обо всем.
После настоятельных просьб нетерпеливого Аталанте и вопросительных взглядов Леонардо все еще трепетавшая от страха девушка заговорила. С некоторой сдержанностью, едва слышно, она пыталась объяснить то, что потом, много лет спустя, вдали от Милана и власти синьора Лодовико, беспечный Аталанте рассказывал как первое приключение в герцогстве Миланском его друга мессера Леонардо, чья жизнь была полна интереснейших происшествий. Но рассказывал он обо всем, что произошло, много лет спустя, потому что случай этот долгие годы друзьям пришлось хранить в тайне.
– Мое имя Лаура Симонетта, – начала девушка и тотчас же умолкла, как бы ожидая возгласа удивления или другого выражения чувства: сострадания или неприязни. Но имя это, видно, ничего не говорило двум флорентинцам.
– Лаура Симонетта, – повторила тогда девушка. – Мой дядя – Чикко Симонетта. – И после короткой паузы почему-то виновато пояснила: – Канцлер.
Теперь-то наши флорентинцы насторожились.
Чикко Симонетта был приближенным вдовы герцога Галеаццо Сфорца. Это он приговорил младшего брата убитого Галеаццо, синьора Лодовико, к изгнанию, за что и поплатился жизнью, когда изгнанник, возвратившись, лишил вдову права опекунства над ребенком, а также государственной власти.
Лаура Симонетта продолжала:
– Одна женщина, та, что охраняла меня в замке, рассказала мне, что мой дядя был злодеем и что он вполне заслужил постигшей его кары. Этого я не знаю, могу только сказать, что по отношению ко мне он проявлял доброту. В его имении меня вскормила, затем вырастила моя кормилица Мария. Ибо мать, как поведали мне, я потеряла при своем рождении. Я и отца своего не знала. По крайней мере, не помню его, да и не могу помнить: мне был год, когда он погиб на войне. Отцом и матерью для меня был дядя Чикко. Впрочем, и его мне доводилось видеть лишь изредка. По мнению Марии, жена ревновала его даже к памяти моей матери. Я не могла понять, чем была вызвана эта ревность, и мне было очень обидно, что тетя ни разу в жизни даже не взглянула на меня. Но в общем все шло хорошо. Я любила Марию, которая позже при таких же обстоятельствах потеряла мужа, как я отца. И для чего только люди придумали войну?
Леонардо взглянул в окно. Всадников уже и след простыл. Зато впереди росла вереница повозок. Они приближались к воротам Павии.
– Отведи-ка дормез в сторону! – приказал Леонардо вознице. – У нас еще есть время.
Затем снова обернулся к девушке:
– Продолжайте!
– История моя короткая. – Лаура печально улыбнулась. – Моего дядю Чикко убили. Едва дошла эта весть до имения, туда явились солдаты. За мной. Меня заставили следовать за ними в Милан. Мне было тогда тринадцать лет, и я очень боялась. В то время мы еще не были разлучены с Марией. Я вместе с ней прибыла в город. Нас поместили в одном невзрачном домике. Там все было темное. Дом, мебель, улица, небо, люди. А темней всего и всех был он. Мавр. Лицо черное, а глаза и подбородок такие грозные. Я его видела только раз, но никогда не забуду. Мне хотелось бежать от него, так я испугалась, хоть он и не коснулся меня. Только подошел вплотную. Но когда смерил меня с головы до пят темными глазами, у меня было такое чувство, как будто… как будто его взгляд сжег всю мою одежду. Я задрожала. А он улыбнулся мне и сказал: «Через год».
«Через год? – спрашивала я себя. – Что это значит?» Поздпей я стала допытываться у Марии, что значат слова «через год». Мария плакала: «Его женой станешь». «Женой?» – удивилась я. Женой этого темного человека? Почему? И как это? В том темном доме, который мне нельзя было покинуть, все было таким мрачным, угнетающим. А я ведь тогда еще и не знала, что дядю Чикко казнили по приказу синьора Лодовико. Через год к нам явились из замка. «Собирайтесь!» Собираться? Куда? Венчаться? В церковь? До этого мне даже в церковь запрещалось ходить. Мария рыдала. Мы должны были расстаться. Меня увезли из города в карете далеко-далеко. В пригородный замок. И я снова оказалась в рабстве. Мне было позволено спускаться только в сад. За мной присматривала какая-то женщина, она целыми днями лепетала о том, как хорош собой, как силен и умен герцог и какое счастье ожидает меня в скором будущем. Ибо он не долго заставит себя ждать. Он приедет сюда и будет мной забавляться, пока дела управления герцогством не отзовут его в город.
Лаура Симонетта на миг умолкла. Затем с остановившимся взглядом продолжала:
– И он явился. Только я его не видела. Меня трепала лихорадка, все мое тело горело, как в огне. На долгие недели я лишилась зрения, сильно исхудала, думала – да и окружающие так считали, – что мне не жить. Герцог, как сообщила мне потом сладким голосом та женщина, остановился в дверях и окропил мою комнату ароматическим маслом. «Я не хочу, чтобы она умерла, – сказал он. – Я пришлю лекаря из университета. Ты меня оповестишь, когда она поправится и снова будет в теле».
Узнав об этом, я начала поститься, чтобы мясо не наросло больше на мои кости. Лучше смерть, чем герцог, решила я про себя. Но та женщина поняла мой замысел и грозилась, что велит запереть меня в башню. Была в том Замке одна высокая темная башня. Оттуда вечерами слышался писк летучих мышей. Нет. Только не это! Но напрасно терзали меня сомнения и страхи – глядя в зеркало, я заметила, что лицо мое становится прежним, по нему разливается сила жизни. А женщина обхаживала меня и льстила: скоро-де можно будет вызвать герцога. Скоро…
Но я его не дождалась. У садовника был сын. Мальчик моих лет. Звали его Леонардо…
– Ишь ты! – засмеялся Аталанте, но друг знаком велел ему замолчать.
Лицо Лауры по-прежнему оставалось серьезным. Зеленые глаза ее мерцали.
– То был милый, чуткий мальчик. Я рассказала ему о своем горе. А он поведал мне свое. Он шепотом говорил о том, как трудно ему живется и как болит у него душа. Мне никакими словами не удавалось развеять его тоску. Однажды он предложил мне бежать с ним вместе. Я охотно согласилась. Вчера вечером он принес мне свою одежду, а сегодня на заре, нарядившись в нее – немного широковата, не правда ли? – я тихонько выскользнула в сад. Сын садовника дожидался меня, спрятавшись, как мы уговорились, в кустах. Мы были уже у задней калитки, когда услыхали вопли той женщины, что сторожила меня. Она звала охрану на помощь. Я забыла сказать, что замок день и ночь охраняли вооруженные люди. Мы об этом знали. Леонардо разведал, где реже расставлена охрана. Нам удалось выбраться из сада в условленном месте… но… поднялась такая суматоха, шум, что мы перепугались. Леонардо подал мне знак: спасайся, а сам решил отвлечь преследователей. Мы договорились встретиться на берегу реки. Когда я уже скрылась в лесу, то услыхала крики наемников. Они заметили Леонардо, но он продолжал бежать. Я видела, как солдаты настигли его, как они обнажили шпаги и…
Лаура Симонетта спрятала лицо в ладонях.
Друзья молча слушали рассказ. Однако Аталанте недолго мог сдерживать свое любопытство. Как только девушка отняла руки от лица, он тотчас же осведомился:
– А вы любили Леонардо? Сына садовника?