«…и о власти синьора Лодовико», – съязвила мысль.
А ведь он намеревался увековечить славу рода Сфорца и конной статуей. Она была задумана еще во Флоренции, в то время, когда перед Верроккио встала сложная задача: создать конную статую кондотьера Коллеони. Тогда же Леонардо решил сделать памятник Франческо Сфорца. Наезжая в Павию, он всякий раз обстоятельно изучал там древнюю конную статую, рассчитывая пропорции. Когда на глаза попадалась породистая лошадь, Леонардо поспешно зарисовывал ее корпус, движения. Затем представлял себе в седле лошади кондотьера, ставшего впоследствии герцогом Миланским…
Теперь, на пути ко дворцу Галлерани, ему встретился весьма интересный всадник. Черный жеребец и облаченный во все черное верховой. Очевидно, чужестранец. Но вот вспугнутый внезапно появившейся у перекрестка повозкой конь вздыбился. Леонардо, прислонившись к стене дома, несколькими штрихами зарисовал позу коня.
Затем вошел во дворец Галлерани.
– Вы, кажется, в приятном расположении духа! – встретила художника хозяйка дома, протягивая ему обе руки с красивыми длинными пальцами. – Значит, вы меня сегодня будете, развлекать!
Она уселась на тахте, обычном своем месте. При ней теперь была одна лишь синьора Тереза, ее прежняя кормилица – женщина скромно склонилась над столиком с рукоделием в отдаленном углу залы.
– У нас побывал Беллинчони, но его сонет мне не понравился, а когда я об этом сказала, он, оскорбленный, удалился, – сообщила синьорина Галлерани. – С тех пор мне тоже не по себе. Я сейчас действительно нуждаюсь в том, чтобы меня развлекали.
– Не знаю, удастся ли. – II Леонардо снял с портрета защищавшее его покрывало.
С картины смотрело живое, редкой красоты женское лицо с удивительно тонкими, одухотворенными чертами. Что ж, осталось, собственно, отработать только фон, можно будет повозиться еще с отдельными деталями одежды… а потом… а потом… все.
– Не будьте таким букой, мессер Леонардо, – сердилась на молчавшего художника хозяйка дома. – А то на вас обрушится моя семикратная месть, да-да!
– Семикратная месть?… – рассеянно переспросил художник. – Скажите, пожалуйста, мой помощник принес новые краски?
– Он приготовил их вон там, – сказала, подняв глаза от рукоделия, синьора Тереза.
Леонардо разводил краски, помешивал олифу. Цецилия, капризно надув губки, следила за его движениями.
– Семикратно отомщу! – процедила она.
– А знаете, отчего вы повторяете именно число семь? – спросил Леонардо. В этот момент его внимание привлек не портрет, а живая фигура, живое лицо. Вокруг красивой женщины витали яркий свет и вкрадчивая тень.
– Семь? Просто это число взбрело мне на ум. Чистая случайность! – едва заметно передернув плечами, сказала Цецилия Галлерани.
– Нет, это вам только так кажется, – строго и наставительно возразил Леонардо. – А вы подумайте! Ну, не вспомнили? Семикратная месть…
– А, вы о библии! Или нет?…
– II о ней тоже… – пробормотал художник.
– А ведь правда! Как я об этом не подумала! О семи смертных грехах, не так ли?
– А в противовес грехам имеется семь дел милосердия, – улыбнулся Леонардо.
– Вот уж нисколько они меня не интересуют!
– А семеро святых?
– Мессер Леонардо, видно, решил щегольнуть своей осведомленностью?
– Ну вот! – продолжал улыбаться художник. – Только вы не подумайте, что мои знания лезут шилом лишь из мешка церкви… И уж если говорить о числе семь, то могу добавить, что неделя состоит из семи дней, что предшествующий пасхе пост длится семь недель.
– Вы сведете меня с ума своими премудростями! Я попрошу синьора Лодовико назначить вас вместо моего кузена каноником. 3начит, ничего интересного у вас для разговора нет?
– Возможно, и найдется. Вы слыхали, вероятно, о халдеях? Они считали, что существует семь небесных светил. По мнению же персов, семеро добрых духов противостояли семерым злым духам преисподней. Кстати, и змею они считали существом о семи главах.
– Как будто бы не хватило такой вредной твари одной-единственной головы?! К тому же, примите к сведению, мессер Леонардо, что я не симпатизирую персам. Вы лучше расскажите что-нибудь о римлянах! У них тоже играет роль Эта священная – или грешная – семерка?
– Синьорина, ведь и вам знакома история римлян. Перед возникновением республики там было семеро царей. Город же построен на семи холмах.
– Правда? Ну а дальше что?
– Некую тайну в одной книге хранили за семью печатями.
– Ну а как вы думаете, мою тайну сколько печатей хранит?
– Одна-единственная, – засмеялся Леонардо.
– Вы это о нем? О синьоре Лодовико? – В голосе Цецилии прозвучала досада. – Тогда уж лучше продолжайте свои мудрствования о семерке. Каким смыслом наделяли ее, скажем, греки?
– Я вам напомню. Вы ведь знаете, что у греков было семеро знаменитых мудрецов, семеро героев Фив. Греческие мифы повествуют о семи чудесах света. И…
Леонардо умолк. Уловив в глазах натурщицы искомый блик, поспешил запечатлеть его на картине.
– Ну а дальше? – торопила хозяйка дома.
– Дальше… Вы помните строки? «За честь называться отчизной Гомера спорили семь городов…»
– Да сокрушат семь громов твою премудрость, мессер Леонардо! – раздался в дверях голос Лодовико Моро. – Я уже несколько минут стою здесь и слушаю твои пространные речи! Вот почему никогда не будет готов портрет! – Однако притворное негодование быстро сбеясало со смуглого лица, которое вдруг просветлело.
Герцог поспешил к Цецилии.
– Как давно вы не видели картину! – Хозяйка дома с упреком взглянула на своего сиятельного покровителя.
Лодовико Моро вежливо поклонился и, снисходительно прошествовав к мольберту, встал рядом с художником.
– Мессер Леонардо! Да ведь портрет уже готов! – с удивлением воскликнул он.
– Почти.
– Почти? О, это нечто невыразимое. Синьорина, скорее сюда! Здесь перед вами… – он осекся, будучи не в силах выразить то, что видел на портрете. Нет, он видел не только лицо. Не только прекрасное лицо. То был образ юности. Светлой, могущественной юности в момент, когда она излучает, согревая и озаряя все вокруг, свою силу и очарование.
– Мессер Леонардо! – воскликнул еще раз герцог.
– Мессер Леонардо! – прошептала Цецилия Галлерани, зачарованно стоя перед своим двойником.
Властитель Милана не мог совладать с собой. В восторге он стал кружить Цецилию, затем принялся обнимать Леонардо.
– Такого еще не было! Уж я ли не видел картин! Бывал во Флоренции, Риме, Генуе, Пизе и Ферраре, где восхищался творениями наших мастеров. Но то были картины. А вот Это – сама жизнь. Ведь она дышит! Синьорина Цецилия, примите к сведению, что вы отныне живете в двух вариантах! Ты же, мессер Леонардо, будешь работать. Будешь писать для меня…
– Буду, буду, – улыбнулся Леонардо. Но вдруг вспомнил о другом: – А как же конная статуя?
– И ее сделаешь! Все! Все, что хочешь! Но только мне! Никому другому! Как ты сказал о Гомере? «За честь называться отчизной Гомера спорили семь городов…» Да разве играет какую-нибудь роль, где он родился? Намного важней, где он творит, где подобный тебе мастер созидает. О, ты – Гомер живописи! Семь городов? Да знаешь ли ты, что, вступи сейчас со мной в единоборство семь городов Италии и семеро владык, я не отдам моего Леонардо, чтобы их, а не меня околдовывал он чарами прекрасного, – не отдам! Даже если мне посулят земли, села, коней, несметные сокровища. Нет, ты останешься у меня!
– Останется? О нет, он пойдет дальше, к вершинам! – мечтательно проговорила Цецилия Галлерани.
«К вершинам, – мысленно повторил Леонардо. – Это верно, но к вершинам надо лететь».
Он знал, что достигнет их.