предупреждающе подняла руку, жестом прося не перебивать её и выслушать до конца. Няне только и оставалось, что чуть склонить седовласую голову набок и доброй улыбкой, оставляющей вокруг себя лучистые морщины, приободрить юную воспитанницу. - Я чрезвычайно признательна вам за всю доброту и внимание, которыми вы окружили меня во время болезни. Знаете, в раннем детстве мне казалось, что вы всегда будете рядом, будете неотъемлемой частью моей жизни, меня самой, но потом вы внезапно отдалились - О, я прекрасно понимаю, что вы ни в коем случае не хотели этого! - и я думала, что наше общение безвозвратно утеряно. Но вот вы снова сидите рядом, смотрите на меня такими родными добрыми глазами, и я вдруг ощутила, что вы никуда не исчезали из моего сердца, а, более того, всегда будете занимать в нём самое значимое и дорогое место. Девушка смущённо замолчала, потупив слезящиеся глаза. В наступившей тишине особенно нежно прозвучал несколько хрипловатый низкий голос няни: - Что ты, Flora, девочка моя, для меня безграничная радость - забота о тебе. Я и не мечтала, что мне ещё доведётся случай побыть немного с тобой. Одна отрада для меня осталась. - Écoutez-moi[9], но ведь до моего рождения вы растили ma mère, n’est-ce pas? Прошу вас, моя милая няня, расскажите мне о ней, пролейте немного света на столь давние события! Мне не к кому больше обратиться: свидетелей прошлых лет больше не осталось, а те, кто что-нибудь знают, упорно молчат, как по чьему-то велению. Так странно и печально осознавать, что о самом близком человеке знаешь меньше, чем о любом другом из учителей или слуг. Старушка внимательно и чересчур проницательно всмотрелась в Флорентину, решаясь на нечто важное и необратимое. Слегка поведя плечами, словно освобождаясь от наплывших воспоминаний, и ещё больше сощурив старческие глаза, отчего они превратились в тонкие щёлочки с расходящимися в стороны глубокими морщинами, она села удобнее в плетёном ротанговом кресле и, взяв в умелые руки почти законченное вязание, мерным тоном начала свой рассказ. Под янтарными солнечными лучами, прорезающими витражное окно, сухая фигурка няни будто поддёргивалась рябью, отчего весь её облик представлялся частью старинной истории, уже припорошенной извечной пылью времени. - Pourquoi pas? Bien sûr[10], ты имеешь полное право знать об этом. Не буду утруждать тебя выслушиванием подробностей и моих пространных размышлений: я всего лишь расскажу тебе вкратце семейную историю, ту, которую наблюдала в течение многих десятилетий, а выводы и мнения о ней останутся твоей собственной прерогативой. - Зная свою матушку меланхоличной и глубоко скорбной особой, ты вряд ли сможешь представить, сколь радостным и непоседливым ребёнком она была. Да, в то время мы жили в столичном городе, в небольшом родовом особняке недалеко от исторического центра, в почитаемом и уважаемом доме с семьёй важной и исключительно аристократичной. Она и в детстве была красивой малюткой, а к возрасту, в котором ты сейчас как раз находишься, расцвела пышным цветом, так что вопрос о замужестве встал с внезапной остротой. Многие семейства желали породниться с прекрасной юной девушкой, да ещё с таким завидным наследством и приданым. Но если она и в детстве отличалась сумасбродством и своенравием, то с возрастом эти качества стали лишь сильнее, скрываясь от посторонних глаз покровом лисьей хитрости. Не скрою, мне, как её гувернантке и наставнице, приходилось особенно тяжело: не раз, во время отчаянных авантюр, я становилась её невольной соучастницей во всевозможных проделках, всеми силами стараясь предотвратить порой неизбежную беду, когда разве что чудо спасало её девичью честь и доброе имя. - По вашим словам выходит, что она вела весьма распутный образ жизни, а он никак не подходит по характеру maman. Даже в игривую беззаботную юность сложно вообразить её такой личностью. - Pas tout à fait[11], Flora. Да, её проделки носили не невинный, но и далеко не распутный характер. У неё были цепкий ум исследователя и решимость авантюриста, приправленные недюжинным любопытством и безрассудной смелостью. Внушив себе какую-либо мысль или фантазию, ей было необходимо немедленно претворить идею в жизнь. Я считаю, что это составляло её слабость, порождённую наследственной нервной болезнью и взращённую родительскими баловствами и попустительствами. Пока в её голове рождался очередной план приключения или чьего-нибудь розыгрыша, она всегда пребывала во взволнованном и излишне возбуждённом состоянии (ей вообще была свойственна некоторая духовная, близкая к болезненной, экзальтация), но как только приступала к исполнению задумки, лихорадочный блеск глаз сменялся холодной отрешённостью и сдержанностью, что даже самый искушённый психолог не мог заподозрить ничего сомнительного. Частые перепады настроения пугали и настораживали. Но чего не припишешь горячности юной натуры и искрящейся, словно дивное шампанское, молодости? - Несмотря ни на что, плохо думать о матушке не стоит, ma Flora. Выдумки её отличались скорее забавой и остротой, чем злобой и бессердечием, и носили отпечаток смешного каламбура. - Твоя младая матушка обладала поистине тёплым сердцем и открытой нежной душой. Так что, когда в городе появился один чрезвычайно интересный и загадочный господин, но необыкновенно замкнутый и будто сердитый на всех за что-то, она непременно хотела видеть его и, может быть, завести дружеское знакомство, упрямо отклонив все заверения родственников о том, насколько странен и угрюм этот привлекательный человек. - Близилось Рождество, а с ним и обязательный ежегодный бал, проводимый в доме у одного из городских советников, где по этикету должны были присутствовать все самые почтенные и родовитые семьи. Роду Рафферти, из которого вышла и ta mère, в том году приходилось нелегко: семейное дело в области текстильной промышленности приносило всё меньше денег, а вкупе со страстным увлечением отца игры в карты средства для проживания постепенно измельчались и грозили опустить древнее семейство на самое глубокое безденежье дно. Родители были в отчаянии. Оставалось несколько приемлемых выходов из возникшего положения, и, не желая закладывать последний оставшийся дом, принадлежащий их роду много столетий, они решили как можно быстрее выдать замуж уже вполне взрослую дочь. Но с каждым днём сделать это становилось всё труднее: многие были осведомлены о тяжёлом материальном положении семьи и, что считалось совершенно естественным, не очень-то хотели впускать в род бесприданницу. - Ох, как низко! Вот она, цена дружбы - перед лицом истинного несчастья люди оказываются бессильны и равнодушны. Неужели всё общество насквозь было пропитано таким омерзительным лицемерием? Как же тогда хорошо, что я никогда не имела сомнительного счастья познакомиться с ним! Её наставница грустно улыбнулась краешками тонких губ и понимающе покачала головой: - Тебе это кажется лицемерием, и, несомненно, так оно и было. Но постарайся понять и их: в обществе больше всего ценились капитал и власть, существующие в обоюдной зависимости друг от друга, и именно от этого зависел сам статус семьи. Личные привязанности и близкая дружба не играли здесь важную роль, знакомства и визиты продолжались, как и прежде, но, по сути, замужество - наполовину выгодная сделка, где любовь и чувства занимают едва ли не последнее место. Попадались, конечно, на зависть всем уже замужним дамам и редкие исключения, но в большинстве случаев дело решалось без личного мнения жениха и невесты. Ты спросишь меня: неужели люди не понимали, какое зло они причиняли собственным детям? Но пойми, что такое положение вещей было для них вполне естественным и единственно верным. Некоторая моральная дихотомия существовала всегда. Подумай над этим, а я продолжу свой рассказ. - Подъезжая в тот памятный, по-зимнему морозный вечер к дому, где проводился рождественский бал, никто не мог даже представить, к каким неожиданным и печальным событиям он приведёт. И всё же, это было неизбежно. Я не имела никакого права сопровождать мисс Рафферти на бал, поэтому, впрочем, как и всегда, осталась дома у очага ждать возвращения хозяев поздней ночью, а вернее - только ранним-ранним утром. - Когда мисс вернулась, несмотря на видимую усталость, которая валила её с ног, ни о каком сне не могло быть и речи - так она была возбуждена танцами и одним новым знакомством, которое она ждала с нетерпеливым любопытством. Я насилу её тогда успокоила, помогла снять бальный наряд и переоблачиться в уютное домашнее платье. Она беспрестанно мерила беспокойными шагами пространство своей спальни и в волнении заламывала хрупкие руки; дыхание вырывалось из её груди прерывистыми толчками, и, казалось, из самого сердца исходили восклицания и бессмысленные для непосвящённых в мысли девушки людей фразы. Припоминаю, звучало нечто отдалённо похожее: “Ах! Отчего же maman не желает даже слушать об этом? Что за насмешка судьбы?.. Нет, я не могла ошибиться. Это очень чуткое сердце, отягчённое страданием и одиночеством, нежное, но закрытое посторонним. А какая безграничная тоска кроетс