огадок пронеслось суматошным вихрем в голове девушки всего за несколько секунд, а руки в это время уже боролись с ветхим проржавевшим засовом на дверном массиве. С пронзительным скрипом он, наконец, поддался, оглушительно загрохотав в звенящей тишине коридора, разносясь раскатистым эхом в вышину нервюрного свода. Захваченная тревожными ожиданиями и пьянящим предвкушением Флорентина с силой толкнула тугую дверь и вошла в образовавшийся проход. Он был узок и довольно тесен, с низкого потолка кружевным облаком свисала тонкая паутина, почти касаясь мягких волос девушки. Ход вытянулся в длину всего на пять метров, и Флорентина, брезгливо поводя плечами, испытала невероятное облегчение, когда достигла в конце тоннеля следующей двери. Удивительно, но ней не имелось ни замков, ни засовов, - старая дверь легко, без шума и скрипа, будто её регулярно смазывали, поддалась, нисколько не затруднив девушку. Глазам изумлённой Флорентины предстала небольшая, в форме неправильного четырёхугольника, комната. Из-за необычного вида её очертания казались искривлёнными или смещёнными в одну сторону. Стены комнаты, больше похожей на архив или хранилище, прятались за бессчётным количеством шкафов, подвесных полок, тумб и комодов, а по углам жались небольшие округлые столики со скудно разложенными на них нотными сокровищами. Складывалось впечатление, будто кто-то вытащил их для подробного изучения, но в спешке так и оставил пылиться на столе. Мебель представляла собой забавное попурри из различных стилей: изящные птичьи лапки и прихотливая резьба соседствовали с простыми геометрическими формами античности, а техника маркетри плавно перетекала в шёлковую обивку стульев и кресел. Все полки были заняты кипами бумаг, книг, разномастных рукописей и прочих листов, сложенных совершенно беспорядочно. Однако если окинуть комнату беспристрастным взглядом постороннего наблюдателя, можно заметить в несомненной хаотичности расположенных вещей внутреннюю закономерность и последовательность, скрытую гармонию и связь. Может быть, не каждый человек сможет усмотреть саму суть, но непременно воспримет интуитивно и чувственно, что попросту не позволит себе поднять руку на кажущийся беспорядок и изменить его. Придётся приложить колоссальное усилие воли, чтобы заставить себя прикоснуться к чему-то столь совершенному и гармонично сложенному. Словно сама природа восстаёт против посягательств на её творения. Но если рубеж преодолён, то после совершённого действия, разрушившего обманчивую бессистемность, несомненно, испытаешь горькое чувство затаённого стыда и зарождающегося раскаяния от своего вмешательства. Флорентина не раз наблюдала за звёздами и их скоплениями, хитросплетениями и показной сплоченностью, гравитационной связанностью и отдалённой рассеянностью, но не позволила им обманывать себя таинственным далёким свечением. Их коалиции, большие и малые, иногда казались в высшей степени нелепыми и хаотичными, но кто из людей осмелится оспорить исключительно совершенный порядок в них? Да и разве сама вселенная, величественная и необозримая, не вышла из всеобъемлющего лона хаоса, сотворяющего и всепоглощающего? Вселенная, с её бесчисленными мерцающими галактиками, содержащими десятки, а может и сотни, созвездий, и в неукоснительном порядке нашедшими себе земное воплощение в форме микроскопических частиц, также сочетающих в себе ещё более первичные составляющие, с которых и начинается, и заканчивается жизнь. И было бы безрассудством так варварски вмешиваться в покоряющее времена и пространства единство. Рассудив так, девушка осторожно вошла в комнату, прикрыв деревянную дверь, окаймлённую длинными медными пластами, которые со временем уже покрылись перламутровой патиной. Несмотря на убогость и запущенность снаружи, архив при внимательном рассмотрении радовал чистотой и заботливым уходом. Во всём чувствовалась заботливая рука: пол чисто вымыт, застойной пыли не ощущалось совсем, даже большое панорамное окно влажно блестело прозрачной родниковой водой. Оно выходило на ту сторону, где густой непроходимый лес, дрожащий качающимися соснами, напоминающими исполинские пинии с полотен Боттичелли, темнел зеленеющей пустыней и сливался с ровной линией горизонта. Лес шумел перед окном, точно чуть колыхающееся безбрежное море в ожидании грозы. Странное чувство защищённости и необъяснимого покоя не оставляло Флорентину. Это место являлось наглядным олицетворением её смутных мечтаний, дарило прибежище и уют. В стопках сумбурно сложенных бумаг и написанных убористым почерком рукописей обнаружились - вообразите удивление и радость девушки! - различные ноты, эссе и просто заметки о чём-либо прочитанном или услышанном. В разбросанных по всему помещению книгах на некоторых листах мелкими неразборчивыми буквами виднелись пояснения и комментарии, которые в большинстве случаев было невозможно прочитать. Девушка держала в руках листы так, словно они могли в любую секунду рассыпаться в пепел, - настолько хрупкими и ценными они ей казались. У Флорентины всегда была досадная склонность относиться к неодушевлённым предметам, как к живым людям. Чего здесь только не было! И целой жизни не хватит, чтобы не просто изучить, а хотя бы просмотреть всю хранящуюся в заветной комнате информацию, чтобы сыграть всю музыку, написанную на пожелтевших листах. На одном из круглых аккуратных столиков Флорентина обнаружила стопку нот, подписанных датами восемнадцатого и девятнадцатого веков. Заголовки пестрели различными диковинными названиями, возле которых рукой неизвестного гения были выведены эпиграфы в виде кратких цитат, стихотворений или посвящений какому-либо графу или мадемуазель. Она пытливым взором вглядывалась в нотные листы, понимая, что держит в своих руках давно искомую музыку. Но девушка вдруг замерла на секунду, точно озарённая внезапной догадкой, а затем в нетерпении начала оглядываться по сторонам в поисках необходимого предмета. Действительно, в алькове стены по правую сторону двери прятался бугор, покрытый тёмным холщовым покрывалом неопределённого цвета, так отлично сливавшимся с пёстрым разнообразием интерьера, что зрительно растворился среди шкафов и тумб. С трепетом надежды Флорентина потянула покрывало, обнажая ветхое пианино цвета ореха с красноватым отливом. Изысканная простота инструмента, плавность его линий, блеск и переливчатость окраски, - ничто не смогло бы сбить с толку не только истинного знатока и ценителя, но и неискушённого в музыке человека. Оно дышало старостью, а гордой аскетичностью будто упрекало девушку во вмешательстве в своё размеренное существование. Величавым стражем стояло оно среди общего великолепия, несчастное, но смирённое с коварной судьбой. Флорентина открыла крышку и уверилась в своих догадках: некогда белоснежные клавиши покрылись светло-янтарной желтизной, передающей осеннее настроение, а уголки нескольких клавиш жаловались варварски отбитыми острыми краями. Девушка с грустью подумала о том, что звучание лишь зеркально отобразит внешнюю обветшалость. Тонкие цепкие пальчики аккуратно прикоснулись к клавишам робким поцелуем, на миг помедлив в нерешительности, и, наконец, решившись, смело, с неожиданной силой, заиграли начало a-moll’ ной Аллеманды Рамо. Удивительно, но внутреннее состояние пианино порадовало чистым глубоким звучанием, от которого веяло мудростью и достойным опытом. Лёгкой поступью гаммообразных пассажей пройдясь по всей клавиатуре, Флорентина уловила на слух незначительную фальшь в верхнем и нижнем регистрах, иногда смешанную с глухим треском, похожим на шелест сухих листьев под ногами или на звук ломающейся старой ветки. И всё же, найденные недостатки не только не раздражали слух, но и постепенно растворялись в гуще благородного полнозвучия, исходившего, казалось, из самого сердца инструмента. Складывалось впечатление, что кто-то регулярно настраивал его, скромно довольствуясь тройкой октав. Тот, кто следит и за чистотой, и за благообразием комнаты. Девушке следовало задуматься об этом, но музыка уже вела её за собой, лишая возможности оглянуться и трезво оценить ситуацию. Волны покоя укачивали её, уверяя в безопасности и отсутствии тревог, нашёптывали успокоительные речи, мягко завлекая в свой призрачный кокон. Новые возможности панорамою развёртывались перед ней, а на губах расцветала счастливая улыбка.