ениям. Бедняжка, она была слаба здоровьем, и любое переохлаждение грозило долгими неделями тяжёлой простуды, так что гувернантка пристально следила за девушкой в это время, когда опасность была наиболее велика. Весь мир, казалось, внезапно померк под тяжёлым осенним гнётом, стёрлись летние краски, уступив место унылой серости. Начало осени всегда сопровождалось у девушки мучительными припадками меланхолии и грудной болезни, которые филигранно подтачивали хрупкий организм. Несмотря на то, что в камине весело потрескивали поленья, в спальне Флорентины было довольно промозгло, будто каменные стены замка насквозь пропитались холодной моросью. Накинутая на голову и плечи шерстяная мантилья и чашка обжигающе горячего чая единственно создавали подобие тепла и уюта. За окном был один из тех октябрьских дней, когда небосклон застилается мутными грязно-серыми облаками, а в воздухе словно застыли капли дождя, создавая ощущение туманной дымки, непостоянной, зыбкой и дисгармоничной. В ней терялись очертания нагих деревьев и беседок парка, исчезали прихотливо изогнутые аллеи и оранжереи, а вся живность парка погрузилась в сонное оцепенение. Сидя безвылазно в замке, а чаще всего в своих покоях, девушка постепенно теряла ощущение реальности, всё больше погружаясь в таинственный мир фантазий. Ей грезился невиданный остров, скрытый высоко в поднебесье, омываемый не то потоками воздушного эфира, не то бурными морскими волнами, на котором высилась сказочная крепость необыкновенной красоты и величия с десятками разнокалиберных башен, готическими фасадами, подобными зарисовкам Рериха, и орнаментальными витражными оконными проёмами. И только одна башня уходила ввысь дальше других, более приземистых, башенок, почти скрываясь даже от самых пронзительных глаз. А в её единственной светлице смиренно сидит она, Флорентина, покойно сложив руки на коленях и устремив прямой взор в решётчатое окно. Совершенно одинокая и всеми покинутая. Подобным печальным мыслям предавалась Флорентина, сидя у камина и вытянув тонкие ножки поближе к живительному огню. Этот образ затворницы на странном неведомом острове был навеян книгами и древними балладами старой няни, которые она любила нараспев рассказывать долгими зимними вечерами маленькой Флорентине. Но время ушло, девочка уже выросла, отчего няня - а может причиной этого послужил приказ maman? - почти никогда не заходила к Флорентине, ограничиваясь скупыми приветствиями и встречами в столовой. Вспомнив о милой доброй няне, девушка чуть покачала головой. Как стара и немощна она стала! Слуги поговаривали, что недалёк тот час, когда дух её обретёт свободу и устремится навстречу Богу. Но это были слишком страшные мысли, чтобы углубляться в них, к тому же неизвестно куда они приведут в её нынешнем беспокойном состоянии. За витражным окном с новой силой взвыл ветер, где-то с ужасающим стуком загрохотала крыша: приближалась буря. По мокрым аллеям в сумбурном порыве летели сырые осенние листья, безжалостно сорванные с деревьев и с шумом разметавшиеся под очередным шквалом ветра. В груди девушки снова что-то сдавило и отчаянно заскребло острыми коготками; она прижала кружевной платок к бледным до синевы губам и судорожно зашлась хриплым кашлем. Огонь бросал отсвет на её искривлённые страданием черты, вырисовывая мрачный изгиб рта и болезненные голубые прожилки у висков. Юное лицо было так же беззащитно прекрасно, как и яркий лихорадочный блеск её глаз: сама одухотворённая невинность здесь сочеталась с безграничной мудростью. Обессиленная и измученная Флорентина, обмякнув в кресле тряпичной куклой, не могла отвести взор от вечной дикой пляски огня, а её скачущие мысли, точно эти огненные всполохи, причудливо смешались, оставляя лишь ощущение бренности всего хоть сколько-нибудь живого, даже насквозь промокших грязных осенних листьев, истерзанных яростными порывами ветра и безжалостно развеянных по оцепеневшему парку. Девушка задремала под аккомпанемент горящих трескучих поленьев. Прошёл час, сутки, а может быть и целая вечность - она не могла определить точно - как вдруг её сонный покой возмутительным образом нарушился. В одно мгновение тело сковывал невыносимый холод, леденящий до самых костей, в другое же - необузданный жар, что, казалось, всё горит в беспощадном огне. Несомненно, начиналась лихорадка. Флорентина мало что помнила о тех часах, только испуганный возглас и нежные заботливые руки, укладывающие её в постель и дарящие долгожданное облегчение. Ни одна прошлая болезнь не была столь сильной и опасной, так что все всерьёз беспокоились за жизнь больной. Maman, вопреки всем своим правилам и привычкам, не отходила от постели дочери, выхаживая её лучше самой заботливой сиделки, читая вслух любимые книги или просто сидя рядом с ней. Через пару недель кризис миновал и Флорентина, проснувшись ранним погожим утром, с удивлением отметила, что смертельная усталость покинула её, тиски, яростно сжимавшие грудь, наконец-то ослабли, а в голове воцарилась ясность мысли. Оглянувшись вокруг, она словно посмотрела на всё новыми глазами: так глядят люди, возвратившиеся домой в родные края после долгих изнурительных странствий. Каждая обыденная деталь приобретала невероятную яркость восприятия и глубинное, доселе неведомое, значение. Возле постели на резном ореховом столике стоял огромный букет мильтоний, истончавший слабый и несколько сладковатый аромат. На исхудавших щеках девушки появились мягкие ямочки от слабой растроганной улыбки, но ещё большую радость принёс вид любимой старой няни, привычно заснувшей в слегка покачивающемся кресле. В её высохших пальцах лежали спицы с начатым вязанием, и, если судить по рукоделию, она находилась здесь довольно давно. Ничто не могло вызвать более искреннюю радость у выздоровевшей девушки. Но слух sa nounou [8]отличался всё той же отменностью, что и в детские времена. Как только Флорентина зашевелилась в постели, старушка тотчас приоткрыла лучистые глаза и, ободрительно улыбнувшись, произнесла трескучим старческим голосом: - Ах, моя милая Flora, наконец-то ты очнулась, а я и не чаяла дождаться. Бедная девочка, болезнь вытянула из тебя все силы. Флорентина от счастья не могла вымолвить ни слова, ведь она и не надеялась, что к ней когда-нибудь снова подпустят старушку-няню. Добившись искреннего заверения в том, что она никуда пока не уйдёт и что ей разрешено присматривать за выздоравливающей больной, девушка окончательно расслабилась, и их разговор перетёк в мирное русло полное старинных поэтических баллад и легенд, передаваемых из уст в уста сквозь поколения. Так как дочь вскоре пошла на поправку, у maman отпала нужда сидеть рядом с ней, да и статус того не позволял. В определённые часы в комнату заходили безликие слуги, но всё внимание девушки безраздельно принадлежало няне, так неожиданно снова появившейся в её жизни. Из-за остаточной слабости она была не в силах подолгу бодрствовать и вставать с постели, но часами любила слушать длинные стародавние рассказы старушки, исполненные дивной красоты, точно древние произведения искусства. Или же просто слушать родной тихий голос, убаюкивающий лучше любой колыбельной песни. Девушка прекрасно помнила то летнее утро, когда она решила заглянуть к мистеру Бальдру и нежданно-негаданно стала свидетельницей необычайного зрелища. Та благословенная музыка не выходила из головы, а слова учителя до сих пор предупреждающе звенели в глубине сознания. Она долго размышляла над случившимся, пыталась дознаться правды у слуг, но они только испуганно глядели на неё и молча опускали голову, словно не в состоянии ответить ей. Флорентина справедливо поняла, что им было строго-настрого приказано не разговаривать на эту тему. Тогда она решила пойти другим путём и начала искать сведения в семейной библиотеке, но и там её ждали разочарование и неудача. В целом всю жизнь Флорентину окружали загадки и недомолвки, но до определённого момента, то ли в силу воспитания и характера, то ли от нежелания замечать очевидного, она подсознательно игнорировала это, ссылаясь на запреты maman и на всё её окружение. Но после той сцены у мистера Бальдра, что потрясла девушку до глубины души, она не могла относиться ко всему с прежним безразличием. Долгие часы теперь стояла она в картинной галерее, всматриваясь в великолепные портреты важных предков, с угрюмым превосходством взирающих на мир, бесконечное количество времени отдавала прочтению ветхих фолиантов, посвящённых их семейному роду. Флорентине казалось, что она ознакомлена со всеми сложными перипетиями своей родословной больше, чем кто-либо другой. Но существовало одно препятствие, которое обеспокоило девушку: всё обрывалось на том моменте, когда maman вступила в брак с отцом. Ни строчки, описывающей дальнейшие события, более не отыскала она. Здесь обрывалась история, и единственным способом узнать правду было решение выспросить информацию у живых людей, ещё заставших те времена. Слуги упорно молчали, и девушка была готова погрузиться в отчаяние, но внезапно вспомнила о старой няне, несомненно жившей в замке в давнее время.