Постепенно стихали залпы орудий и винтовок. Победившая на всех фронтах Красная армия возвращалась домой, принималась за мирную работу.
Не остался в стороне от социалистической стройки и Финский залив, вернее — часть его, принадлежащая СССР. Обороне границ пролетарского государства было придано особое значение.
Тральные работы на Финском заливе сделали свое дело. Почти все мины, набросанные по вашему, сэр, приказу, были вытралены красными тральщиками, и корабли всех флотов проходили большим корабельным фарватером невдалеке от меня. Но настоящего плавания в Копорском заливе все еще не было. Он оставался загражденным минами, поставленными в период интервенции 1918―1919 годов англичанами на глубине 60 футов против подводных лодок Красного флота. Эти мины окружали меня со всех сторон, являясь препятствием для плавания в моем районе больших кораблей Красного флота.
Однажды летом 1926 года мое спокойствие было нарушено.
Окончив траление главнейших фарватеров, советские моряки начали траление моего района и в один прекрасный день задели своим тралом за мое четырехдюймовое орудие.
Прошло лето 1926 года. Окончив траление Копорского залива, тральщики с первыми льдами прекратили работы.
Вычеркнутая давно из списков королевского флота, я продолжала лежать на грунте, все глубже и глубже уходя в рыхлый песок.
Осенью 1927 года вновь закопошились надо мной тральщики Красного флота. На этот раз они искали не мины, а меня. Как только трал зацепил за рубку подлодки, тральщики остановились и стали лотом нащупывать меня. Вслед за этим на «L-55» спустился водолаз, который обошел всю палубу, внимательно обследовал корпус, ощупывал его раны. Обследование продолжалось два дня, водолазы убедились, что я лежу на глубине 32 метров в мягкой глине с песком. Однако моей главной раны они обнаружить не могли, так как пробоина была в рубке, а они обследовали лишь палубу.
На этом обследование 1927 года окончилось, так как осенние штормы и наступивший вслед за ними ледостав не дали возможности сделать большее.
Казалось, длинная зима никогда не окончится. Наконец весеннее солнце смыло ледяные оковы с Финского залива и открыло дорогу ко мне.
19 мая 1928 года водолазы возобновили обследование моего корпуса. На этот раз им удалось обнаружить зиявшую в кормовой части рубки пробоину.
С палубы специального подъемного судна «Коммуна» то и дело доносились голоса, удары, шум машин.
Имя «L-55» было в это время на устах командиров и краснофлотцев. Они, еще не подняв лодку, говорили обо мне, как о своей, говорили о том, как безопаснее вести меня в Кронштадт, каким образом ввести в док.
Свежие погоды тормозили работы Эпрона, и к непосредственным подъемным работам было приступлено только в конце июня.
К утру 10 августа наступила исключительно благоприятная для подъема погода, море было словно зеркальная поверхность, в воздухе не чувствовалось даже дуновения ветерка.
Работа шла в течение круглых суток, весь личный состав от начальника экспедиции до самого молодого краснофлотца были на ногах.
Все понимали, что упущенная минута может привести к тому, что задувший ветер прервет всю проделанную работу, заставит начать ее сначала.
Бывшая лодка королевского флота, сэр, через девять лет рождалась вторично.
Уже «Коммуна», отдав четыре якоря, стала над местом гибели. То травя один, то выбирая другой трос, командир выравнял корабль с расчетом, чтобы отверстие, вмещающее лодку, стало как раз над ней. Стропы плотно охватывали мой корпус, готовые по первой команде руководителей при помощи подъемных гиней «Коммуны» вытащить меня на поверхность воды.
В короткий срок стропы железных полотенец были навешены на гаки (крюки) подъемных гиней «Коммуны». Лебедки не заставили себя ждать, и, как только окончилась подвеска стропов, они начали свою работу.
Поднимаемая заботливыми и вместе с тем могучими усилиями «Коммуны», я сперва не поддавалась. Грунт цепко держал меня. Потом в носовой части и в корме что-то заскрипело. Еще усилие, и, оторвавшись от грунта, всем корпусом я пошла на поверхность.
В 9 час. 15 мин. 11 августа над водой показалось носовое орудие, и в 10 часов, по выходе из воды искалеченной рубки, подъемные работы были закончены. Над носовым орудием взвился красный флажок, обозначая присоединение «L-55» к Красному флоту.
Все шло хорошо, как вдруг с бака «Коммуны» раздался тревожный окрик: «Мина». Сорванная с якоря, прямо на «Коммуну» плыла английская мина, грозя гибелью и мне, и моим спасителям. В этот момент, сэр, я вспомнила ваше искаженное злобой лицо и ваши проклятия по адресу большевиков. Поставленная по вашему приказу мина через десять лет по окончании мировой войны грозила уничтожить два большевистских корабля: «Коммуну» и меня — «L-55». Но мина прошла в нескольких саженях от «Коммуны». Она потом была разоружена и поднята как трофей гражданской войны, как память об английской интервенции, организованной вами.
Благополучно снявшись с якоря, «Коммуна», уже не боясь крупной волны, разведенной задувшим восточным ветром, бережно неся внутри себя лодку, к полуночи 11 августа достигла Кронштадта.
К утру 14 августа лодка прочно села на клетки дока. Закончена откачка воды, открыты люки, санитары приступили к уборке трупов.
После девятилетнего пребывания под водой можно было собрать лишь останки тех, кто был послан вами на «охоту за большевиками». Лишь потемневшие от времени и воды знаки отличия свидетельствовали о принадлежности трупов к офицерскому составу лодки. Матросские фуражки с 16 различными названиями английских кораблей указывали на принадлежность трупов к рядовому составу.
Но что это? Склонившись над столом, за картой сидит английский офицер. Как будто ни гибель, ни подъем «L-55» не коснулись его. Он продолжает вести прокладку курса подлодки. Руки санитаров берут офицера, но труп исчезает, превращается в слизь, и в руках санитаров остается одежда и кости…
Трупы погибших англичан были уложены в гробы, стоящие на стенке дока. Эти гробы в числе 38 являлись немыми свидетелями того, как в Англии умалчивали о фактических потерях на Финском заливе.
«В июне 1919 года мы потеряли подводную лодку „L-55“, но почти без жертв среди личного состава», — так ведь написал известный морской специалист Вильсон в своей книге «Линейные корабли в бою».
Но тридцать восемь гробов, стоящих на стенке дока, разоблачили эту ложь, открыли глаза всему миру на тяжелую правду…
Прежде чем перейти к описанию своего восстановления и вступления в состав Красного Балтийского флота, я должна сообщить вам, сэр, о порядке передачи останков команды «L-55» Англии.
В последних числах августа 1928 года на малом Кронштадтском рейде отдал якорь английский грузовой пароход «Трори». Капитан парохода Диринг, грузивший в Стокгольме лес, бумагу и масло, получил по поручению британского морского министерства приказание своей компании принять в Кронштадте останки команды «L-55». Из подошедшего к борту катера вышли на палубу «Трори» представители морского командования и Наркоминдела и норвежский консул. В салоне капитана за круглым столом началась формальность по передаче останков. Капитан рассмотрел список гробов и вещей экипажа «L-55» и, произнеся ничего не говорящее «о, иес», вместе с гостями вышел на палубу. К этому времени к борту «Трори» была подведена увитая зеленью баржа; караул краснофлотцев, поднимавших подлодку, стоял на борту баржи, оркестр играл марш Шопена. Большевики отдавали последний долг вчерашним врагам. Врагам ли? Нет. Это были в большинстве своем не враги, не с ними вели борьбу большевики, — это были люди, обманутые капиталистами, одураченные вами, сэр.
Равнодушные англичане начинают приемку останков. Со скрипом разворачивалась стрела, высоко поднимая на стропе очередной гроб, чтобы затем опустить его глубоко в трюм парохода.
…Первый, второй… десятый… все, как один, черные, с белым номером и с белой бахромой, покачивались гробы на стреле и, спускаемые лебедкой в трюм, укладывались там между грузом леса, бумаги и масла. Словно не останки матросов, а груз леса или бумаги принимали равнодушные англичане.