— За Его Величество короля! — торжественно произнес он.
— За Его Величество короля! — повторил Стэнсфилд. — Не думал, что янки знают этот тост.
— Я где-то читал о нем.
Гроувз залпом опрокинул рюмку. Ром проскользнул в горло столь плавно, что глотка едва ли ощутила его присутствие. Зато в желудке эта жидкость взорвалась, подобно пушечному ядру, распространяя тепло во все стороны. Гроувз оглядел пустую рюмку с неподдельным уважением:
— Да, командир, ром просто первоклассный.
— Именно так, — отозвался Стэнсфилд, пивший свою рюмку неторопливыми глотками. Командир указал на флягу:
— Не желаете ли еще одну? Гроувз покачал головой:
— Одна такай рюмка действует как лекарство. От второй меня потянет в сон. Но я ценю ваше гостеприимство.
— Вы хорошо понимаете, что для вас является наилучшим. Меня это восхищает.
Стэнсфилд повернулся лицом к западу. Движение было сделано вполне сознательно. Гроувз представил (наверное, на это и был рассчитан жест командира), как британский морской офицер вглядывается в перископ, стремясь увидеть две тысячи миль опасного пути до обетованной земли высоко в Скалистых горах, где находился Денвер. Помолчав, Стэнсфилд сказал:
— Должен признаться, я не завидую вам, полковник. Гроувз пожал плечами. С тяжелым рюкзаком за спиной он чувствовал себя Атлантом, пытающимся удержать весь мир.
— Задание должно быть выполнено, и я намерен его выполнить.
***
Ривка Русси чиркнула спичкой. Вспыхнул огонек. Обычно она зажигала вначале одну свечу шаббас, затем другую. Склонив к ним голову, она прошептала субботнюю молитву.
Сернистый дым зажженной спички наполнил маленькую подвальную каморку и заставил Мойше Русси кашлянуть. Толстые белые свечи были знаком того, что он и его семья прожили еще одну неделю, не будучи обнаруженными ящерами. Свечи помогали также освещать комнатенку, где скрывалось семейство Русси.
Ривка сняла ритуальное покрывало с украшенного лентой каравая чаллах.
— Мама, я хочу такого хлеба! — закричал Рейвен.
— Позволь мне вначале его нарезать, — сказала Ривка сыну — Посмотри, у нас даже есть мед, чтобы намазать хлеб.
Домашние радости. Ирония этой фразы отдалась в мозгу Мойше. Вместо своей квартиры они обитали в потайном месте, находящемся под одним из варшавских домов. Еще одна ирония заключалась в том, что подвал был устроен для защиты евреев не от ящеров, а от нацистов. Теперь же Мойше прятался в нем от существ, которые спасли его от немцев.
Однако не все обстояло так иронично. При ящерах громадное большинство варшавских евреев жило гораздо лучше, чем при правлении гитлеровских прихвостней. Чаллах из белой муки, обильно сдобренный яйцами и посыпанный маком, был просто немыслим в голодающем варшавском гетто. Русси очень хорошо помнил кусок жирной, подпорченной свинины, за который он отдал серебряный подсвечник в ту ночь, когда ящеры появились на Земле.
— Когда я снова смогу выйти и поиграть на улице? — спросил Рейвен.
Мальчик глядел то на Ривку, то на Мойше, надеясь, что кто-то из родителей сможет ему ответить.
Взрослые тоже переглянулись. Мойше как-то сразу обмяк.
— Точно я не знаю, — сказал он, не в состоянии солгать сыну. — Надеюсь, это будет скоро. Но, вероятнее всего, какое-то время придется еще побыть здесь.
— Совсем плохо, — огорчился Рейвен.
— Как ты думаешь, мы бы могли… — Ривка умолкла, потом заговорила вновь:
— Я хочу сказать, ну кто бы стал выдавать малыша ящерам?
Обычно Мойше доверял жене ведение домашних дел и не в последнюю очередь потому, что она справлялась с ними лучше его. Но сейчас он резко произнес:
— Нет.
Сказано было таким тоном, что Ривка удивленно уставилась на мужа.
— Мы не должны выпускать мальчика наружу. Вспомни, сколько евреев были готовы продать своих собратьев нацистам за корку хлеба, и это при всем том, что нацисты творили с нами. Если уж сравнивать с нацистами, то у людей есть основания любить ящеров. Там, где его всякий увидит, мальчик не будет в безопасности.
— Ладно, — согласилась Ривка. — Если ты думаешь, что там ему грозит опасность, он никуда не пойдет.
Рейвен что-то обиженно забубнил, но мать не обратила на это внимания.
— Каждый, кто имеет ко мне отношение, находится в опасности, — с горечью сказал Мойше. — Как ты думаешь, почему мы никогда не вступаем в разговоры с бойцами, которые приносят сюда все необходимое?
Дверь в подвал была замаскирована подвижным оштукатуренным щитом; когда он был придвинут, вход выглядел как обычная стена.
«Знают ли неизвестные мне люди, снабжающие мою семью пищей и свечами, кому они помогают?» — думал Русси. Он легко представлял, как Мордехай Анелевич приказывает им снести коробки вниз и оставить в подвале, не говоря, кому все это предназначается. Почему? Простого, чего люди не знают, они не смогут рассказать ящерам.
Мойше скорчил гримасу: он учился думать как солдат. Все, что ему хотелось, — это лечить людей, а потом, когда, словно знамение с небес, пришли ящеры, — освободить свой народ. И к чему это привело? Он скрывается здесь и мыслит не как врач, а как убийца.
Вскоре после ужина Рейвен зевнул и отправился спать без своих обычных капризов. В темном, закрытом подвале ночь и день больше не имели для малыша особого значения. Не принеси бойцы сюда часы, Мойше тоже потерял бы всякий счет времени. Как-то он забыл их завести и оказался вне времени.
Свечи шаббас продолжали гореть. При их свете Мойше помог жене вымыть посуду (электричества в подвале не было, но водопровод имелся). Ривка улыбнулась.
— За время твоей холостяцкой жизни ты кое-чему научился. Теперь ты лучше справляешься с этим, чем раньше.
— Что приходится делать, тому и учишься, — философски заметил он. — Дай-ка мне лучше полотенце.
Он уже поставил на место последнюю тарелку, когда в соседнем подвальном помещении раздались шаги: там кто-то ходил в тяжелых сапогах. Мойше и Ривка застыли на месте. Лицо жены было испуганным; наверное, и он выглядел не лучше. Неужели их тайна выдана? Ящеры не кричали «проклятый еврей», но оказаться в их лапах ничуть не лучше, чем быть пойманными нацистами.