— Ваше превосходительство! — прервал мысли начальника капитан — лейтенант. — Прошу разрешения…
— Не разрешаю! — отрезал Мису, прекрасно поняв, в чём будет заключаться суть просьбы. — Запомните все: до конца войны ваши жизни принадлежат не вам, а императору, и умирать вы будете не по своей воле, а по приказу, в бою. Единственное, что могу обещать, так это предоставить вам такую возможность в самое ближайшее время — например на мостике очередного брандера. А сейчас — идите, вас устроят на броненосце.
— Ваше благородие, идут! — Мельников покинул свой пост наблюдения и поспешил оповестить прапорщика и товарищей о приближении вражеских кораблей.
— Не ори, — отозвался Клевцов, — всех японцев распугаешь.
— Отставить шуточки, — прервал матроса Дейчман. — Осипов — к телефону, остальные за мной.
От наблюдательного пункта до устья бухты было далековато. Определилось только то, что вошли на 'ночёвку' два двухтрубных крейсера и один трёхтрубный. И четыре малых миноносца.
— Ну!.. Ну!!. — Клевцов и Мельников, забыв обо всём на свете смотрели в бинокли и, если можно применить такое словосочетание, 'яростно ждали'. То есть ждали, находясь в предельной степени напряжения — ждали результатов их вчерашней пахоты…
Японские корабли спокойно встали на якоря.
— Вашбродь, да что же это? — лицо Мельникова до жути напоминало обиженное личико ребёнка, которому под видом конфеты подсунули пустой, аккуратно завёрнутый фантик от неё.
У Дейчмана и так на душе кошки скребли — неужели всё было зря?!
— Не скули раньше времени — пусть ещё из бухты в море выйдут. А пока отнеси телефонограмму Осипову, пусть передаст в штаб.
Ещё около получаса прапорщик провёл на берегу вместе с Клевцовым, надеясь непонятно на что, но стало понятно, что до выхода японцев из бухты ничего нового ожидать не приходится. Тем более, что очень короткие сумерки достаточно быстро сменились глубокой ночью, что вообще характерно для данных широт — чай не Петербург с его близостью к полярному кругу, солнце ныряет за горизонт почти отвесно…
— Давай, понаблюдай пока здесь, через два часа сменю, — бросил Дейчман матросу, и отправился в землянку.
В разных странах корабли этого класса называют по разному: посыльное судно, торпедная канонерская лодка, авизо… В японском флоте 'Мияко' считался безбронным крейсером третьего класса. В составе отряда он, зайдя в бухту Керр, встал на якорь буквально в паре метров от русской мины заграждения — всего ничего. Но 'чуть — чуть не считается!'.
А вот нате вам! Иногда — считается!
Начался прилив, и воды Жёлтого моря неумолимо стали разворачивать корабли, стоящие на якорях…
Грохот относительно близкого взрыва, разумеется, разбудил всех членов гарнизона бухты, и они немедленно выскочили из землянки. Жёлтое пламя, полыхающее на тонущем японском корабле, давало достаточно света, чтобы прапорщик и матросы смогли предельно ясно рассмотреть результаты своего труда.
Хуже нет для корабля, взорваться ночью на якорной стоянке — экипаж спит, бодрствуют только вахтенные. А уж если сам процесс затопления занимает несколько минут, то поди попробуй соскочить спросонья с койки, сообразить, что произошло, подняться на палубу среди толпы таких же ошалелых как и ты, найти хоть что‑то, что смогло бы удержать тебя на воде в течение хотя бы четверти часа… Из двухсот человек экипажа 'Мияко' спасли только восьмерых.
'Урааа!!!' — во всю мощь своих молодых и здоровых лёгких орали четыре русских моряка на берегу. Опасаться, что их обнаружат по крику не приходилось — японцы уже открыли беспорядочный огонь в сторону моря, ибо были уверены, что произошедший взрыв результат атаки русских миноносцев. Но дело даже не в этом, прапорщик и матросы в любом случае не смогли бы сдержать этот выплеск эмоций после столь долгих стараний и, главное, морального напряжения.
Первым, конечно, сумел взять себя в руки офицер. Лунный свет позволял разглядеть в бинокль, что на дно бухты лёг крейсер с двумя трубами и двумя мачтами. Таких во флоте микадо имелось преизрядное количество. Очень хотелось надеяться, что это был именно 'Асама', который недавно почтил бухту своим визитом.
Тем временем вражеские корабли поспешили ещё в темноте выбрать якоря и удалиться из столь негостеприимного места стоянки. При этом рвануло ещё раз, и в гости к Нептуну отправился японский малый миноносец…
Утром, когда море стало забирать свои волны обратно, и над поверхностью бухты показались уже не только мачты затонувшего корабля, Дейчман рискнул снова сплавать на китайской лодке к затонувшему крейсеру.
Отхлынувшая по воле Луны вода обнажила корпус погибшего корабля настолько, что стало понятно, что подорвался отнюдь не 'Асама', а совсем даже небольшой крейсерок, что, впрочем, совсем не умаляло достижения прапорщика и трёх матросов, которые этого добились.
— Вашбродь, — подал голос Осипов, который на этот раз вместе с Мельниковым сидел на вёслах, — разрешите пулемёт с гада свинтить? Вон же он! За четверть часа управлюсь, обещаю!
— Запрещаю! — немедленно отозвался Дейчман. — Гребём обратно — вон, на горизонте дымы, явно к нам. А на счёт представления к 'Знаку отличия Военного Ордена' — можешь не сомневаться — всех троих представлю. Я буду не я, если вас крестами не наградят.
— Да я же не для этого, — обиделся матрос.
— А я — для этого, — отрезал прапорщик. — Пусть ты вместе с нами и вешки не переставлял — в шампуньке места не было, но свой долг выполнял исправно. В результате — вражеский крейсер на дне, так что заткнись и жди награды. Я ясно выразился?
Известия из бухты Керр обрадовали Степана не столько фактом гибели жалкого и ничтожного судёнышка под именем 'Мияко', сколько тем, что события продолжают развиваться согласно прежнему сценарию. Оставалось дождаться завтрашнего утра — если и тогда всё пойдёт по прежнему — тогда есть все шансы вломить сынам страны Ямато по самое 'небалуйся'…
— Представить прапорщика Дейчмана, — диктовал командующий Васильеву, — к ордену Святого Великомученика Георгия четвёртой степени. И к производству в чин мичмана…
— Простите, ваше превосходительство, — удивился флаг — офицер, — вы, наверное, хотели сказать: 'подпоручика'.
Здесь, наверное, стоит сделать ещё одно 'лирическое отступление': в Российской Империи было четыре высших учебных заведения, для поступления в которые требовались либо титул, либо не менее ста лет потомственного дворянства в роду — Александровский Лицей, Пажеский корпус, Училище правоведения и Морское училище. Для поступление в последнее, правда, были исключения — сыновья погибших в бою офицеров флота.
Только выпускники Морского училища носили золотые погоны и считались строевыми офицерами флота. Всевозможные инженер — механики, корабельные инженеры, врачи, а зачастую и штурманы, считались 'чёрной костью' и хоть и допускались в кают — компанию, но ровней себе их кадровые офицеры не считали.
Сам Макаров, сын 'ластового прапорщика', стал кадровым офицером флота просто чудом — адмирал Попов в своё время заметил, что данный гардемарин умён и талантлив, именно он настоял, чтобы этот выпускник Николаевского училища, к тому же сдавший выпускные экзамены с рекордным для училища средним баллом, получил чин мичмана, а не подпоручика…
— Именно мичмана, — Степан сурово посмотрел на Васильева. — Этот молодой человек достоин носить золотые погоны более, чем те, кому они достались по праву рождения. Очень надеюсь, что Его Императорское Величество не откажет мне по поводу этого представления.
— Ваше превосходительство, — посмел возразить флаг — офицер. — А может стоит поинтересоваться мнением на этот счёт самого прапорщика? Ему тридцать лет, в таком возрасте мичманские погоны на плечах смотрятся несколько нелепо, не находите? К тому же он шкипер торгового флота, и, почти наверняка захочет после войны вернуться к своей прежней профессии.
'Штирлиц понял, что был на грани провала…' — Степан тоже сообразил, что сморозил очередную глупость, а Васильев прав во всём. Действительно: нужно постараться выбить для этого прапора чин поручика по Адмиралтейству с соответствующим жалованием, а золотые погоны ему и самому нафиг не сплющились…