– Ешь и дай мне подумать, – сказала она, берясь за вилку и нож. Они молча ели, шумно прихлебывая из больших кружек горячий чай. Мисс Дейнтри налила свой чай в блюдце и отпивала из него маленькими глотками. Когда они кончили завтракать и вытерли рты, мисс Дейнтри поднялась и вышла из кухни, возвратившись через несколько минут с деревянной шкатулкой, инкрустированной перламутром.
– Ты, конечно, не слышал о мисс Джонсон, – сказала она, ставя шкатулку на стол. Локхарт покачал головой. – Она была почтальоншей в округе Райал-Бэнк. Настоящей почтальоншей: она сама развозила почту на старом велосипеде. А не сидела в лавке, собирая письма от тех, кто их отправляет. Она жила в коттедже, что стоит перед въездом в деревню. Вот это она отдала мне перед смертью.
Локхарт с любопытством посмотрел на шкатулку.
– Шкатулка – это чепуха, – сказала мисс Дейнтри. – Важно, что внутри. Старуха была очень сентиментальна, хотя послушать ее – такого не скажешь. Она держала кошек. И обычно летом, развезя почту, садилась у дверей дома, на солнце, а вокруг нее сидели кошки и котята. Как-то к ней зашел пастух, с ним была собака. И вот эта собака вдруг загрызла одного из котят. Мисс Джонсон и глазом не повела. Только посмотрела на пастуха и сказала: «Кормить надо свою собаку». Вот такова была мисс Джонсон. Счесть ее сентиментальной было трудно.
Локхарт рассмеялся, мисс Дейнтри изучающе разглядывала его.
– Ты страшно похож на свою мать. Она тоже так громко говорила и смеялась. Совсем по-ослиному. Но есть и еще что-то общее. – Она подтолкнула к нему шкатулку и открыла крышку. Внутри, аккуратно завернутая в полиэтиленовую пленку, лежала пачка конвертов.
– Возьми, – сказала она, продолжая при этом придерживать шкатулку. – Старуха взяла с меня слово, что эта шкатулка никогда не попадет в чужие руки. Но насчет содержимого я ей ничего не обещала.
Локхарт достал связку писем и посмотрел на конверты. Все они были адресованы в Нортумберленд почтальонше Райал-Бэнк для мисс К. Р. Флоуз. Все конверты были нераспечатаны.
– Она их не открывала, – пояснила мисс Дейнтри. – Мисс Джонсон была человеком твердых убеждений, и ее вера не позволяла ей нарушать правила Королевской почты.
– Но почему они не адресованы прямо в Блэк-Покрингтон и Флоуз-Холл? – спросил Локхарт. – Почему мать предпочитала почтальоншу из Райал-Бэнка?
– Ты что, дурак? Там бы твой дед наложил на них лапу и все бы узнал. Старый черт так ревновал ее, что обязательно прочел бы эти письма. Твоя мать отлично это понимала, она была хитрюга.
Локхарт посмотрел на штемпель одного из писем и увидел, что оно пришло из Америки и было датировано 1961 годом.
– Это письмо пришло через пять лет после ее смерти. Почему мисс Джонсон не отправила его назад?
– Пришлось бы распечатать его, чтобы выяснить обратный адрес. Она бы никогда так не поступила, – ответила мисс Дейнтри. – Я же сказала, для нее Королевская почта была такой же священной, как сама вера. А кроме того, она не хотела, чтобы единственный друг твоей матери узнал, что та умерла. Как она говорила, «лучше жить надеждой, чем горем». А она знала это по собственному опыту. Человек, с которым она была обручена, пропал без вести на Ипре, но она так никогда и не согласилась считать его погибшим. Она верила в вечную жизнь и вечную любовь, это придавало старухе силы. Хотела бы я верить хоть во что-то одно, но нет, не верю.
– Думаю, я имею право распечатать эти письма, – сказал Локхарт. Мисс Дейнтри кивнула.
– Мать не оставила тебе ничего, кроме внешности. Сомневаюсь, что ты найдешь имя отца в этих письмах.
– Быть может, хоть какую-то зацепку. Но мисс Дейнтри не верила и в это.
– Нет, не найдешь. Заранее могу тебе сказать. Лучше уж сходи к цыганке в табор, пусть погадает. Твой отец за всю жизнь не написал ни одного письма.
Локхарт посмотрел на нее с подозрением.
– Похоже, вы все-таки знаете, кто он, – начал было Локхарт. – По крайней мере вы могли бы… – Но мисс Дейнтри поймать было не так-то просто.
– Уходи, – сказал она, вставая из-за стола. – Ты слишком напоминаешь мне Клариссу. Нечего рассиживать тут над письмами из прошлого. Сходи к прорицательнице, на скорее знает, кто твой отец, чем я.
– К прорицательнице? – переспросил Локхарт.
– К гадалке, – ответила мисс Дейнтри. – Она утверждает, что она будто бы потомок старого Элспета Фааса, о котором говорится в преданиях. – Мисс Дейнтри направилась к выходу, Локхарт пошел за ней, унося с собой связку писем и на ходу благодаря хозяйку.
– Нечего меня благодарить, – ворчливо возразила она. – Это все пустые слова, да и только. Я их наслушалась вволю. Понадобиться тебе помощь
– приходи, скажи. Это и будет для меня благодарностью. Я хоть увижу, что от меня есть польза. А все остальное – пустая болтовня и вздор. Сходи сейчас к цыганке, пусть она тебе погадает. И не забудь позолотить ей ручку серебром.
Локхарт кивнул, обошел дом и прямиком направился к лугу. Немного спустя он уже сидел на корточках ярдах в двадцати от табора и, повинуясь какому-то инстинкту, подсказавшему ему, как следует себя вести, никого не окликал, но молча ждал, когда к нему обратятся сами. Таборный пес немного полаял и замолчал. От костра поднимался дым, в жимолости, окружавшей сад мисс Дейнтри, гудели пчелы.
Цыгане занимались своими делами, не обращая на Локхарта никакого внимания, как если бы его тут не было. Но примерно через полчаса к нему подошла старуха. У нее было темное и обветренное лицо, кожа ее была вся в морщинах, как кора старого дуба. Она присела перед Локхартом на корточки и протянула руку.
– Положи серебро, – сказал она. Локхарт порылся в карманах и нашел десятипенсовую монетку, но цыганка ее не взяла.
– Там нет серебра, – сказала она.
– Другого у меня нет, – ответил Локхарт.
– Тогда золото. Еще лучше, – сказала старуха.
Локхарт мучительно пытался сообразить, есть ли у него с собой что-нибудь, в чем было бы золото, и наконец вспомнил об авторучке. Он достал ее и снял колпачок.
– Вот все золото, какое у меня есть.
Рукой, на которой сильно выступали сосуды – так, что казалось, будто она обвита плющом, – цыганка взяла авторучку.
– У тебя есть дар, – сказал она, и при ее словах ручка как будто зажила собственной жизнью, вертясь и переворачиваясь в пальцах, как крутится щепка, попавшая в водоворот. Она покрутилась и уставилась кончиком пера прямо на Локхарта. – У тебя есть дар слова, твой язык хорош для песен. Ручка указывает тебе, как компас; но ты неверно поймешь, что она показывает. Цыганка отвернула ручку от Локхарта, но та закрутилась, и кончик пера снова остановился напротив него. После этого цыганка отдала ему авторучку.
– Чего-нибудь еще ты видишь? – спросил Локхарт. Цыганка не стала разглядывать его ладонь, а уставилась в разделявший их кусочек земли.
– Смерть. Две смерти. Может быть, больше. Три открытые могилы, одна пустая. Вижу повешенного на дереве, других убитых. Больше ничего не скажу. Уходи.
– А о моем отце ничего? – спросил Локхарт.
– О твоем отце? Ты будешь искать его. Долго искать. А имя его будет все время с тобой, в песне. Больше ничего не скажу.
Локхарт положил авторучку в карман и достал однофунтовую бумажку. Старуха взяла ее, сплюнув на землю.
– Бумага, – пробормотала она. – Бумага – это дерево. Но бумага и чернила не принесут тебе добра, пока ты не обратишься к своему дару слова.
– С этими словами она поднялась и вернулась в табор, а Локхарт, сам не понимая, почему и зачем он это делает, перекрестил двумя пальцами место, на котором она сидела. После чего повернулся и зашагал вниз по долине, по направлению к старой военной дороге и Гексану. В тот же вечер он вернулся на Сэндикот-Кресчент, где Джессика пребывала в сильной тревоге и волнении.
– Приходила полиция, – сказала она, как только Локхарт переступил через порог, – они спрашивали, не слышали или не видели ли мы в последнее время чего-нибудь необычного.
– Что ты им сказала?
– Правду, – ответила Джессика. – Что мы слышали крики, что взорвался дом О'Брайена, что бились окна, и все остальное.
– Обо мне они не спрашивали?
– Нет, – ответила Джессика. – Я сказала, что ты на работе.