Король ведет его к гробнице,
Злой мукою Флуар томится:
Прочтя о Бланшефлор прекрасной,
Любимой им любовью страстной,
Три раза, чувств лишился снова,
Промолвить не успев ни слова.
Затем на камень надмогильный
В тоске он опустился сильной
И, не удерживая слез,
Рыдая горько, произнес:
«Ах, Бланшефлор, ах, Бланшефлор!
В одну мы — словно договор
У матерей был — ночь зачаты,
Совпали и рожденья даты:
Мы были вместе взращены
И вместе были бы должны
Исчезнуть из земной юдоли,
720 Дай смерть законные нам доли.
Ваш чистый лик в глазах стоит,
Нет девы ваших лет, в ком слит,
Как в вас, с умом прекрасный вид,
Пусть род ваш и не знаменит.
Жемчужина из редких, где вы?
Не видел свет прелестней девы.
Кто б описать мог, как красивы
Вы были и добролюбивы!
Чтоб взяться за такой предмет,
Ни у кого уменья нет.
Коль кто твой лик, головку, локон
Опишет, знать, умом глубок он.
О краски нежные ланит!
Нет той, чей образ вас затмит:
Приз красоты носим был вами
И целомудренности знамя.
Блюли в смиренье честь, благая,
Нуждающимся помогая.
Большой и малый, вас узнав,
740 Любили за радушный нрав.
Как мы друг другу были близки
И слали нежные записки,
Для многих приспособив тем
Латынь, неведомую всем!
Ты, смерть, завистлива безмерно
И с каждым поступаешь скверно:
Тебя зовут — проходишь мимо,
Не любишь тех, кем ты любима,
И, ненавидящих любя,
Уводишь тех, кто гнал тебя.
Кто доблестен, кто жить готов,
Тех ты ввергаешь в тесный ров.
Того, кто юн, кому приспела
Отрада, ты крадешь умело.
На нищего же набредешь —
Хоть видишь старческую дрожь,
Призывному не внемля крику,
Жить оставляешь горемыку,
Поскольку устрашенных лишь
760 Берешь; его же — не страшишь.
Со всеми поступаешь так.
Впрямь, ты пошла на подлый шаг,
Ту у меня взяв бессердечно,
Которой жить пристало вечно.
И хуже: умереть желая,
Зову тебя — не слышишь, злая.
Смерть, убегай — я догоню,
Таись — поставлю западню.
Ничто для тех, кто сгинуть хочет,
Конца надолго не отсрочит.
Хоть к тем, чьи слышишь голоса,
Не повернешь ты колеса,
Тебе не надоем мольбою,
Покончив к вечеру с собою.
С тех пор мне этот свет не мил,
Как милой он меня лишил.
По расцветающему лугу[69]
Душа пойдет искать подругу,
Что рвет цветы, как в оны дни:
780 Мне предназначены они.
Там вскоре я ее замечу
И, побежав стремглав навстречу,
Соединиться с ней смогу
На расцветающем лугу».
Томит, сеньоры, скорбь Флуара.
С тех пор как он из Монтуара
Домой вернулся, день и ночь
Был мрачен, жить ему невмочь.
Будь меч при нем, немедля в грудь
Он был бы рад его воткнуть.
Но отнят меч, он не заколет
Себя. Король смириться молит,
Боль та же королеву гложет:
Все ни к чему. Забыть не может
Он Бланшефлор и слезы льет
Все дни и ночи напролет.
Король послал за чародеем:
Не мог бы найден быть нигде им
В то время лучший чародей.
800 Он заставлял дрожать людей
От страха; камень делал сыром.
Быков летать, ослов же к лирам
Склоняться и касаться струн
Искусный заставлял колдун.
За дюжину денье[70] готов он
Снять голову с себя; взволнован
Был тот, кому ее он нес
И задавал, вручив, вопрос:
«Так головы моей владетель
Отныне ты?» — «Да, бог свидетель», —
Ответствовал простак, держа
В руках лягушку иль ужа,
Чем изумлен бывал бедняга:
Вот каково искусство мага.
В собранье многолюдном им
Из носу выпускался дым
Так, что из виду исчезали
И сам, и все, кто были в зале,
Когда он делал сильный вздох,
820 То возникал переполох:
Вмиг был дворец объят пожаром,
Как тем, кто поддавался чарам,
Казалось; чтоб спастись скорей,
Выскакивали из дверей.
Но, оказавшись за дверями
И оглянувшись, видеть пламя
Переставали: всякий трус
Испытывал тогда конфуз,
И выглядел глупцом мудрец.
И, возвратившись во дворец,
Дивились все такой промашке.
Глядь, ан монахи и монашки
Вокруг: монашкой взят монах
За ворот; нож в ее руках.
То полон зал, то — никого.
Хоть и пугало колдовство,
Все знали, что их маг дурачил.
«Брат Бородач[71], — король так начал, —
Своим искусством нас уважь;
840 Я щедро оплачу мираж».
Тот отвечает: «Я готов.
Велите-ка без лишних слов
Всем, господин король, садиться.
Сейчас влетит, глядите, птица».
Все сели. В комнату впорхнув,
Та птица кружит; все на клюв
Голубки смотрят: чудеса,
В нем что-то вроде колеса,
И блещет в самой серединке
Топаз прозрачней тонкой льдинки,
Размером же двенадцать футов,
Словно бы маревом окутав
Страшнейшую из образин:
Сей златоковный исполин
Играл на арфе, сам Орфей
Владел которой; после к ней,
Струн коей сладкогласны звуки,
Ничьи не прикасались руки.
Вдруг всадник на лихом коне
860 Является как бы извне:
Мослами в землю он уперся,
Которые, коль брать от торса,
Длинней полутора туаз[72];
И льется песни дивный глас.
вернуться
70
вернуться
71