Выбрать главу
Король ведет его к гробнице, Злой мукою Флуар томится: Прочтя о Бланшефлор прекрасной, Любимой им любовью страстной, Три раза, чувств лишился снова, Промолвить не успев ни слова. Затем на камень надмогильный В тоске он опустился сильной И, не удерживая слез, Рыдая горько, произнес: «Ах, Бланшефлор, ах, Бланшефлор! В одну мы — словно договор У матерей был — ночь зачаты, Совпали и рожденья даты: Мы были вместе взращены И вместе были бы должны Исчезнуть из земной юдоли, 720 Дай смерть законные нам доли. Ваш чистый лик в глазах стоит, Нет девы ваших лет, в ком слит, Как в вас, с умом прекрасный вид, Пусть род ваш и не знаменит. Жемчужина из редких, где вы? Не видел свет прелестней девы. Кто б описать мог, как красивы Вы были и добролюбивы! Чтоб взяться за такой предмет, Ни у кого уменья нет. Коль кто твой лик, головку, локон Опишет, знать, умом глубок он. О краски нежные ланит! Нет той, чей образ вас затмит: Приз красоты носим был вами И целомудренности знамя. Блюли в смиренье честь, благая, Нуждающимся помогая. Большой и малый, вас узнав, 740 Любили за радушный нрав. Как мы друг другу были близки И слали нежные записки, Для многих приспособив тем Латынь, неведомую всем! Ты, смерть, завистлива безмерно И с каждым поступаешь скверно: Тебя зовут — проходишь мимо, Не любишь тех, кем ты любима, И, ненавидящих любя, Уводишь тех, кто гнал тебя. Кто доблестен, кто жить готов, Тех ты ввергаешь в тесный ров. Того, кто юн, кому приспела Отрада, ты крадешь умело. На нищего же набредешь — Хоть видишь старческую дрожь, Призывному не внемля крику, Жить оставляешь горемыку, Поскольку устрашенных лишь 760 Берешь; его же — не страшишь. Со всеми поступаешь так. Впрямь, ты пошла на подлый шаг, Ту у меня взяв бессердечно, Которой жить пристало вечно. И хуже: умереть желая, Зову тебя — не слышишь, злая. Смерть, убегай — я догоню, Таись — поставлю западню. Ничто для тех, кто сгинуть хочет, Конца надолго не отсрочит. Хоть к тем, чьи слышишь голоса, Не повернешь ты колеса, Тебе не надоем мольбою, Покончив к вечеру с собою. С тех пор мне этот свет не мил, Как милой он меня лишил. По расцветающему лугу[69] Душа пойдет искать подругу, Что рвет цветы, как в оны дни: 780 Мне предназначены они. Там вскоре я ее замечу И, побежав стремглав навстречу, Соединиться с ней смогу На расцветающем лугу».
Томит, сеньоры, скорбь Флуара. С тех пор как он из Монтуара Домой вернулся, день и ночь Был мрачен, жить ему невмочь. Будь меч при нем, немедля в грудь Он был бы рад его воткнуть. Но отнят меч, он не заколет Себя. Король смириться молит, Боль та же королеву гложет: Все ни к чему. Забыть не может Он Бланшефлор и слезы льет Все дни и ночи напролет.
Король послал за чародеем: Не мог бы найден быть нигде им В то время лучший чародей. 800 Он заставлял дрожать людей От страха; камень делал сыром. Быков летать, ослов же к лирам Склоняться и касаться струн Искусный заставлял колдун. За дюжину денье[70] готов он Снять голову с себя; взволнован Был тот, кому ее он нес И задавал, вручив, вопрос: «Так головы моей владетель Отныне ты?» — «Да, бог свидетель», — Ответствовал простак, держа В руках лягушку иль ужа, Чем изумлен бывал бедняга: Вот каково искусство мага. В собранье многолюдном им Из носу выпускался дым Так, что из виду исчезали И сам, и все, кто были в зале, Когда он делал сильный вздох, 820 То возникал переполох: Вмиг был дворец объят пожаром, Как тем, кто поддавался чарам, Казалось; чтоб спастись скорей, Выскакивали из дверей. Но, оказавшись за дверями И оглянувшись, видеть пламя Переставали: всякий трус Испытывал тогда конфуз, И выглядел глупцом мудрец. И, возвратившись во дворец, Дивились все такой промашке. Глядь, ан монахи и монашки Вокруг: монашкой взят монах За ворот; нож в ее руках. То полон зал, то — никого. Хоть и пугало колдовство, Все знали, что их маг дурачил. «Брат Бородач[71], — король так начал, — Своим искусством нас уважь; 840 Я щедро оплачу мираж». Тот отвечает: «Я готов. Велите-ка без лишних слов Всем, господин король, садиться. Сейчас влетит, глядите, птица». Все сели. В комнату впорхнув, Та птица кружит; все на клюв Голубки смотрят: чудеса, В нем что-то вроде колеса, И блещет в самой серединке Топаз прозрачней тонкой льдинки, Размером же двенадцать футов, Словно бы маревом окутав Страшнейшую из образин: Сей златоковный исполин Играл на арфе, сам Орфей Владел которой; после к ней, Струн коей сладкогласны звуки, Ничьи не прикасались руки. Вдруг всадник на лихом коне 860 Является как бы извне: Мослами в землю он уперся, Которые, коль брать от торса, Длинней полутора туаз[72]; И льется песни дивный глас.
вернуться

69

По расцветающему лугу... — т. е. в раю.

вернуться

70

Денье — широко распространенная в средневековой Европе серебряная монета. Впервые ее начали чеканить при Пипине Коротком; при Карле Великом из фунта серебра изготавливали 240 денье. Затем стоимость и вес денье много раз менялись; самым распространенным был парижский денье, который чеканили при Филиппе-Августе (1180—1223), т. е. вскоре после создания нашего романа (и в период возникновения самых старых из сохранившихся его рукописей).

вернуться

71

Бородач — Эта кличка (Barbarin) происходит скорее не от слова «борода» (barbe), а от слова «варвар» (barbare), но бесспорно в повседневном употреблении обе эти семы могли сливаться. Такое прозвище было особенно распространено на юге Франции.

вернуться

72

Туаз — старинная французская мера длины, равная 1 м 95 см.