Думается, положение «счастливых» сцен в структуре романа не случайно. Оно полностью соответствует намерениям автора, и каждый проблеск благополучного исхода приклю чения как бы является обещанием грядущего счастливого конца. И вместе с тем эти счастливые «промежуточные фи ниши» подчеркивают безвыходность ситуаций, в которых ока зываются персонажи.
«Флуар и Бланшефлор» относят обычно (и вполне справедливо) к «идиллическим» романам не потому все-таки, что у книги безмятежно счастливый конец. Дело здесь во взаимоотношениях героев, в характере изображения окружающей их среды, в тех способах, к которым они прибегают, чтобы преодолеть возникающие на их пути препятствия и трудности. Да, им многое приходится пережить, и судьба бывает к ним порой сурова. Вот, например, разгневанный эмир обнаруживает мирно спящих любовников. Им грозит не новая разлука, а мучительная смерть (недаром восточный владыка обсуждает со своими «баронами», какую казнь выбрать для безрассудных наглецов). Флуар встречает опасность не с оружием в руках, не как рыцарь. Он не пытается защищаться даже не стремится умереть достойно; он горько плачет и сетует на судьбу. И этих юных слез, этого трогательного отчаяния оказывается вполне достаточно, чтобы смягчить сердце эмира. Эта полудетская любовная идиллия не может оставить его равнодушным. Он прощает.
В таком разрешении напряженнейшей трагической ситуации можно видеть известную «демифологизацию» рыцарских идеалов, чем оказались в той или иной мере отмеченными многие произведения романного жанра в конце XII в.[9]. Правда, во «Флуаре и Бланшефлор» эта демифологизация принимает несколько иной характер. Здесь рыцарские идеалы предстают не в искаженном, травестированном обличье, а как бы вообще вынесенными за скобки, несуществующими. Идиллический роман живописал силу чувства, а не силу сокрушительных ударов меча. Далеко не случайно в рассказе о воспитании Флуара ничего не говорится о рыцарской подготовке, об обучении владеть мечом и копьем, крепко сидеть в седле и т. п. Все эти умения ему попросту ни к чему. Это обнаруживается особенно отчетливо в повествовании о поисках исчезнувшей Бланшефлор. В свой долгий и трудный путь Флуар отправляется не в одежде рыцаря и берет с собой не боевые доспехи. Едет он в одежде купца и прихватывает великое множество разных товаров. Да и выдает он себя везде за предприимчивого торговца, а не за знатного принца. Поэтому ему совсем просто завязать отношения с суровым привратником Девичьей башни, играть с ним в шахматы, награждать богатыми дарами. Не приходится удивляться, что Флуар не штурмует башню, не взбирается в ночной мгле по ее стене, как сделал бы герой «правильного» рыцарского романа. Само проникновение юного принца в гарем эмира не только лишено какой бы то ни было героичности, но может быть воспринято как пародия на поведение рыцаря: ведь его втаскивают туда, упрятав в большую корзину с цветами.
В отличие от основного массива средневековых памятников романного жанра во «Флуаре и Бланшефлор» нет изображения «героического детства», нет также и столь типичного для произведений этой литературы мотива инициации, будь это чисто рыцарская инициация, т. е. совершение подвига повышенной трудности, или инициация, так сказать, «ментальная» — разгадывание загадок, решение головоломок, ответы на каверзные, двусмысленные вопросы и т. п. Показательно также, что жизнь, столкновение с ее трудностями не воспитывают героев нашего романа. Характеры их в общем-то не развиваются, не меняются. Они заданы изначально. Это обаятельные, искренние во всех проявлениях своих чувств молодые люди, которые достаточно рано созревают для пылкой взаимной любви. Дальше им развиваться некуда, да и не нужно. Сам их внешний вид, конечно, прекрасен, но одновременно — достаточно стандартен. Особенно трафаретно описана Бланшефлор. Это блондинка со светлыми глазами, что, как известно, было в Средние века основным критерием женской красоты[10]. Да и вообще рассказывается о ней крайне мало. Мало прежде всего потому, что девушка поразительно безвольна и пассивна. Безропотно покоряется она своей участи, ибо ей не дано совершать смелых, решительных поступков. Единственный раз, когда она хоть как-то проявляет активность, — это в сцене приготовления к казни. Оба несчастных любовника и не думают противиться приговору эмира, но все-таки между ними вспыхивает спор (видимо, первый и последний за все время их любви). Каждый хочет умереть раньше, чтобы хоть на мгновение продлить жизнь другого. Девушка отталкивает Флуара, проскальзывает вперед и подставляет шею под меч. Но и тут она действует молча. Вообще героиня нашего романа удивительно немногословна. Впрочем, не очень разговорчив и Флуар. Для рыцарского романа были типичны обширные монологи героев. Нередко такой монолог строился как фиктивный диалог (скажем, души и тела, разума и любви и т. п.). Нередки были в романе и прямые диалоги персонажей, подчас достаточно напряженные и живые. В нашей книге все иначе. Прежде всего, ее героям почти не о чем спорить, нечего обсуждать. Поэтому их разговоры довольно коротки и редки. Столь же лаконичны и второстепенные персонажи, например родители Флуара или все эти трактирщики, корабельщики, привратники, с кем сталкивается юноша в поисках своей любимой. Напротив, описаний в романе предостаточно. Автор «Флуара и Бланшефлор» любил описывать окружающий героев многоцветный и многозвучный мир природы. Его интересуют и суровые пейзажи Северной Испании, и причудливая прелесть Вавилона, и весеннее очарование того пленительного сада, на фоне которого так естественно и ярко расцветает любовь молодых героев романа. Не меньший интерес вызывают у автора и устройство рва с львами, куда бросается отчаявшийся Флуар, или конструкция Девичьей башни, столь хитроумно придуманная эмиром. Как видим, «быт» этот не повседневен, это все диковинки, экзотика. Поэтому не приходится удивляться, что наш поэт с особенным энтузиазмом, внимательностью и изобретательностью описывает предметы искусства — драгоценный кубок, полученный отцом Флуара в обмен на прекрасную невольницу, или величественное сооружение из мрамора, драгоценных камней, золотой чеканки, воздвигнутое над ее мнимой могилой.
9
Ср.: J.-Ch. Payen. Lancelot contre Tristan: la conjuration d’un mythe subversif (reflexions sur l’ideologie romanesque au Moyen Age). — Melanges offerts a Pierre Le Gentil. P., 1973, c. 617—632.