— Никогда, — настаивал Карев, сжимая еще сильнее, чуть не до треска, ее хрупкие руки.
— Я никогда тебя не покину, — повторила она тем же отсутствующим голосом.
В тот же вечер, чуть позже, Петр зашел к Флер в комнату. Она была одна.
— Ну что же, наступил момент прощания.
— Ты уезжаешь?
— Да, отпуск закончился. Завтра утром я должен быть в лагере.
— Ты мог бы поехать и завтра.
Петр пожал плечами.
— Светит яркая луна. Можно отправляться в путь немедля. Ни ему, ни тебе я не нужен.
— Ах, Петр!
Взяв ее за руку, он внимательно оглядел ее, словно никогда прежде не видел. Подушечкой пальца провел по ее ногтям.
— Кажется, мне следовало ожидать, что ты остановишь свой выбор на нем. В конце концов, такое случалось и раньше, при менее благоприятных обстоятельствах.
— Что ты имеешь в виду? — с болью в сердце спросила Флер.
Петр поднял на нее глаза.
— Если Людмила вернется, брат может дать ей развод, разве ты этого не знаешь? Ну а после он сможет жениться еще раз. Не говори, что такая мысль никогда не приходила тебе в голову.
— Нет… что ты, конечно нет… — она смущенно осеклась. — Нет, я об этом даже не думала. Я не поэтому…
— Почему ты предпочла его мне?
— Петр, пойми, я ему нужна. Сейчас еще больше. Я не в силах покинуть его.
— Ты просто не хочешь.
Флер твердо посмотрела ему прямо в глаза.
— Нет, я не хочу.
— В том-то и дело.
Но Петр по-прежнему держал ее руку, словно не замечая ее ответа. Он опустил глаза. Разглядывая пристально его лицо, Флер вдруг заметила, что в нем появилось что-то новое, то, чего прежде в Петре она не замечала. Он был чисто выбрит, волосы гладко причесаны, на нем безукоризненно сидел мундир, та военная форма, в которой Петя предстал перед ней, когда они с ним познакомились. Однако под внешним лоском скрывался другой человек, которого Флер хорошо, а может быть, даже прекрасно знала, — взъерошенный, обнаженный, уязвимый, в объятиях которого она обрела такое глубокое, надежное спокойствие.
Флер чувствовала это, она не могла ошибиться. Нет, это не игра воображения. Она знала его лучше, чем любого другого мужчину на свете, а это чего-то стоит. Они, вероятно, по-своему привязаны друг к другу. Нет, она была так смущена. Она не знала, о чем в такой ситуации должна думать, что испытывать.
Вдруг Петр снова поднял на нее глаза. Этот острый взгляд поразил ее, и она вся вспыхнула. Кажется, это ему понравилось. Он улыбнулся ей какой-то удивительно понимающей улыбкой.
— Знаешь, в прежние времена нас считали бы мужем и женой, — произнес он игриво. — То, что произошло между нами, позволяло оформить брак.
— Ах, Петр. Я была бы просто чудовищем, если бы не оценила тебя по достоинству, — сдержанно сказала она. — Возможно, я и дура, а может, еще хуже. Но, похоже, я не в силах себя преодолеть.
— Знаю. Брат так действует на окружающих.
— Дай мне возможность справиться с этим безумным увлечением.
Петр приложил палец к ее губам, чтобы остановить ее. Он не хотел от Флер никаких обещаний. Между ними не было ничего такого, о чем позже можно было бы пожалеть.
— Назовем это инфекцией, — весело подсказал он. — Ты заболела моим братом.
«Но ты когда-нибудь выздоровеешь, — подумал он скорее с надеждой, чем с уверенностью. — Я подожду, маленький цветочек. Ты стоишь того».
— Если я тебе понадоблюсь, то пошли записочку в лагерь. Я приеду. Я буду поблизости.
— Спасибо тебе. И… Петр…
— Что?
— Побереги себя, слышишь?
— Я всегда это делаю. На мне моя любимая шкура, и я предпочитаю носить ее без дыр.
Артиллерийский обстрел не возобновлялся. Между противниками, казалось, существовало негласное джентльменское соглашение отвечать залпом на залп, и если одна сторона прекращала огонь, то и другая следовала ее примеру. Чудовищные людские потери немного сократились, но в то же время увеличилось число смертельных исходов от болезней, поэтому повозки везли на горку, на кладбище, почти столько трупов, как и прежде.
Погода окончательно испортилась. Почти каждый день лили беспросветные дожди и свирепствовал дикий холод. До защитников города из английского лагеря доходили слухи о том, что английские солдаты замерзали в жидкой грязи окопов за одну ночь. Наблюдатели с русской стороны утверждали, что по утрам их выносят, как деревянные колоды. Если русских косили такие болезни, как пневмония и холера, то можно себе представить, что творилось в лагерях союзников. Флер вспоминала их поношенную одежду, дырявые брезентовые палатки, и сердце ее наполнялось ноющей тревогой за дальнейшую судьбу соотечественников.