Озадаченный Петр не спускал глаз с брата.
— Это правда, что он говорит, Сережа? Или он несет чепуху? Скажи только слово, и я выброшу этого наглеца вон.
Карев молчал, не спуская с Полоцкого налившихся яростью глаз, по-прежнему бледный, без кровинки в лице. В эту минуту заговорила Роза, заговорила тихо, словно про себя.
— Мать знала об этом. Вот, вероятно, почему… — Она замолчала.
Полоцкий, переводил взгляд с одного на другого. Потом продолжил:
— Мне удалось отыскать того хирурга, у которого вы консультировались после возвращения в Петербург. Это был один из врачей императора, смею вас заверить! Он ничего мне не сказал. Тогда я подкупил одного из его ассистентов, и он по моей просьбе заглянул в вашу медицинскую карту. Но я все равно уже начал догадываться. Вы не можете иметь детей, не так ли? Это вам сказал хирург. Вы бесплодны!
Полоцкий все больше раззадоривал себя, сжимая для уверенности кулаки, чтобы не дать схлынуть охватившему его гневу.
— Вы ничем не лучше поганого мула! И что самое отвратительное — вы знали об этом, прекрасно знали, когда женились на моей бедняжке дочери. Пытаясь завладеть ее деньгами, вы хотели обречь ее на бездетную жизнь, как и свою первую жену, эту несчастную, достойную жалости женщину, — и мы все теперь знаем, что с ней произошло. Вы разбили ее сердце, и она зачахла. Но у Милочки оказалось больше живительной крови, больше духа, у нее хватило здравого рассудка, чтобы спасти себя, пока было еще не поздно.
Карев наконец обрел дар речи.
— Довольно! — процедил он сквозь зубы. Полоцкий и ухом не повел.
— Вы обманули ее, вы обманули меня, и вы лгали нам обоим, лгали всем окружающим вас людям! А теперь я вам скажу, что произойдет дальше, мой друг. Я намерен получить от вас официальный развод, а вместе с ним обратно все ее приданное, все, до копеечки! Ежели вы откажетесь, начнете чинить различные козни, то, смею вас заверить, все узнают об этом печальном факте. И вы никогда больше не сунете носа в Петербург, вы меня слышите?
Полоцкий умолк, тяжело дыша, взметнув вверх кулаки.
— Клянусь Богом, — продолжал он, — за то, что вы сделали с моей дочерью, мне следовало бы убить вас, Карев! Но полагаю, оставаясь в живых, вам придется куда сильнее страдать. К тому же мне хочется, чтобы у вас было побольше времени для сожалений о том, что вы когда-то пытались скрестить шпаги с Иваном Полоцким!
Когда он кончил, в комнате установилась такая гробовая тишина, которую никогда Флер прежде не приходилось ощущать почти физически. Она стояла словно окаменевшая от стыда и отчаяния, ее обуревало страшное предчувствие, что ни один из них больше не заговорит, что они так и будут молчать, глядя на друга, целую вечность. Однако молчание, как и полагалось, нарушил Карев, голос у него был такой бесстрастный, такой воздушный, словно прилетел издалека, из какого-то другого мира.
— Вы заблуждаетесь во всех ваших предположениях, — произнес он. — Но я готов предоставить свободу вашей дочери, если только это — цель вашего визита ко мне.
Полоцкий смутился.
— Только на моих условиях, — поспешил он уточнить громким, срывающимся, в отличие от графа Карева, голосом.
— На любых ваших условиях. Я не возражаю, — так же ровно ответил Карев. Он, по-видимому, хотел еще что-то добавить, но передумал и не сказал больше ни слова и, не удостоив ни одного из присутствующих своим взглядом, повернулся и вышел из комнаты.
Наконец Флер могла сдвинуться с места. Ноги у нее дрожали. Сделав шаг до ближайшего стула, она, обессиленная, устало опустилась на него.
Петр повернулся к Полоцкому.
— Для чего вы все это устроили, скажите на милость? — Он весь позеленел от злости. Роза сидела молча, избегая взглядов и стараясь смотреть в одну точку впереди себя.
Полоцкий, озираясь, нервно облизал губы и провел рукой по лбу.
— Уф, — наконец выдохнул он. — Об этом нужно было сказать. Его нужно было остановить. — Никто на него не смотрел. Он стал парией, и его присутствие тяготило всех. Они хотели, чтобы он поскорее ушел. Он повернулся к Флер: — Должен сказать вам, что мы с Софи не имеем ничего против вас, сударыня, и испытываем точно такие же нежные чувства, как и прежде. Вам пришлось нелегко, может быть даже хуже всех, но в этом не ваша вина. И если вам захочется уехать отсюда, если у вас нет пристанища, то мы с радостью примем вас в нашем доме, где вы сможете жить столько, сколько захотите.
Флер не могла найти ответных слов. Он попытался ей улыбнуться, но улыбка у него вышла кривой, мускулы на лице отказались ему повиноваться. Несмотря на свой праведный гнев, он тоже казался глубоко потрясенным этой сценой.