Но на главном вокзале она точно успела побывать и двенадцать, и четырнадцать раз. Значит, ее желание занять место за другими утренними путешественниками, стоящими в очереди за кофе и бумажными пакетами с чем-то теплым и съедобным, причем в этом именно киоске, а не в соседнем, можно было считать уже не прихотью, а привычкой, а ее саму – женщиной, которая знает, чего хочет, и смелой рукой сажает картонный стаканчик кофе в специальную прихватку, с которой пальцам не так горячо, и накрывает его правильного размера крышечкой. Для писательницы М., жившей в этом городе не так давно, точность движений и знание своей будущей траектории (вниз, под землю, на пятый путь, если едешь на север, и на первый, если на юг) имели теперь особую важность и вроде как заверяли ее в том, что у нее есть место и в ожидающемся поезде, и на пути к нему, и в новой жизни, к которой она еще не вполне успела примериться.
Впрочем, если судить по числу раз, которые ей приходилось куда-то уезжать, чтобы поработать писательницей в других городах и странах, и потом возвращаться оттуда, одним движением снимая с полки нетяжелый чемоданчик, место в этой жизни у нее как раз было – и даже множество мест, в каждом из которых люди хотели расспросить ее про книги, которые она написала когда-то, а потом, с куда большим интересом, задать наконец вопросы о стране, откуда она приехала. Эта страна вела сейчас войну с другой, соседней, . Чужеземный город, где жила теперь М., был полон людьми, бежавшими из обеих воюющих стран, – и те, на кого напали ее соотечественники, смотрели на бывших соседей с ужасом и подозрением, словно прежняя, довоенная жизнь, какой бы она ни была, перестала хоть что-нибудь значить и только маскировала твое родство со зверем, продолжающим жрать.
Многим из местных жителей хотелось, конечно, узнать о звере больше, и не только для того, чтобы обезопасить себя от его отвратительной пасти, но и потому, что крупные хищники всегда интересуют нас, травоядных, которым трудно объяснить себе, откуда берется насилие и как работает. Они расспрашивали писательницу М. о его привычках с напряженным сочувствием, словно и она была надкушена и даже отчасти обглодана и лишь по случайности осталась лежать на траве в относительной целости. Некоторые хотели понять, как вышло, что зверь до сих пор не убит или не съел сам себя в своей неуемной жадности, и намекали, что М. и людям, которых она знала в своей стране, следовало бы принять своевременные меры задолго до того, как он подрос и стал поедать всех подряд.
М. была с этим совершенно согласна, но ей стоило некоторого труда объяснить своим собеседникам, что сама природа зверя делала затруднительной охоту на него или битву с ним. Зверь, видите ли, был не передо мной и не за мной, могла бы она сказать, он всегда находился вокруг меня – до такой степени, что мне понадобились годы, чтобы распознать, что я жила внутри зверя, а может быть, в нем и родилась. Помните ли вы сказку, продолжала она молча, где старик и деревянный мальчик сидят при огрызке сальной свечи внутри морского чудища? Они, возможно, могли бы причинить ему некоторое беспокойство – например, прыгать вверх-вниз у него в животе или даже развести там огонь. Но дело в том, что несоответствие размеров не дает тебе нанести зверю сколь-нибудь существенный вред, не говоря уже о том, чтобы с ним покончить; все, на что можно надеяться, – это что когда-нибудь его начнет тошнить и ты, сама не понимая как, окажешься снаружи и впервые сможешь отчетливо увидеть, что комната, в которой ты провел столько лет, была на самом деле брюхом. А сама я была, получается, частью зверя, пусть и проглоченной по случайности или выросшей по ошибке, – и хорошо понимаю, что это делает мой опыт ущербным, а рассказ – не вызывающим доверия. Но если это нужно, я готова дать отчет о внутренней меблировке существа, из которого недавно вышла на сушу.