Тут она спохватилась и замолчала.
То, что все это время они говорили опять-таки по-английски, на языке, который ни для одного из них не был родным, сообщало происходящему смутный онейрический отсвет, вполне естественный на фоне комнаты без окон, вещей без хозяев и хрустального шара, покамест себя не проявившего. С другой стороны, столько людей объяснялось теперь каждый день на чужих наречьях, обживая и переделывая их на свой лад и находя себе убежище не в словах, а где-то между ними, что действительность уже и сама напоминала сон, в котором бесконечно едешь куда-то поездом, самолетом, автобусом, стоишь в очередях на паспортный контроль, глядишь поверх голов в зале ожидания, пока твой рейс в очередной раз откладывается, и все никак не можешь добраться до места. И это хорошо, потому что ты давно уже забыла, куда едешь и откуда выехала.
Я вот думаю, сообщила М., желая сменить тему и не вполне зная, о чем уместно заговорить, тут все так простенько устроено, что я не удивлюсь, если достаточно взять вон тот листок с письмом, нагреть его на свечке, и проступит текст. Мы в детстве так развлекались, писали записки молоком по бумаге.
Мужчина с заколками пожал плечами и ничего не предпринял, он продолжал сидеть у ног М. и разглядывать ее, словно она и была подсказка. Что-то переменилось в воздухе между ними, и теперь уже сама она заторопилась, встала и принялась суетливо перебирать в картонном ящике куски игрушечного конструктора, их хватило бы на домик или даже целый вокзал. Инстанция, что наблюдала за нею с начала пути, оказываясь попеременно то внутренней, то внешней, расположилась сейчас под потолком и смотрела оттуда на М. с жалостливым презрением: та на глазах, можно сказать, регрессировала, превращалась в привычную, довчерашнюю себя, которой только и оставалось, что оступиться и шлепнуться с лестницы или уронить с грохотом крупный предмет, чтобы вышибить одной неловкостью другую, как клин клином. Писательница тоже что-то сообразила и затихла.
Знаете, сказала она, подумав, если я сейчас закурю сигарету, сработает пожарная сигнализация, двери откроются и нас отсюда выведут.
Это обойдется гораздо дороже, чем сами билеты, резонно заметил бледноглазый.
И в эту самую секунду замигала лампочка, их время истекало. Дверь в коридорчике зажужжала, явилась служительница эскейпа и предложила им дополнительные пятнадцать минут, от которых они отказались, хоть и было это неспортивно.
18
Они сидели под полотняным навесом, болтая ложками в огуречном супе с беззаботным видом, как у тех, кто выполнил свой долг и по праву предается утехам выходного дня. Они ведь нашли новый способ, выход из безвыходного положения, и для этого не потребовалось ни копаться в книжках и ящиках, ни загадки разгадывать – надо было просто достаточно долго ничего не делать, пока ситуация не разрешится сама собой. Это был, по мнению человека с заколками, самый экономный, а значит, оптимальный вариант.
У М., увы, были на этот счет сомнения, она и так всю жизнь прожила, ничего не делая, вернее, делая только то, что ей было природно, и считая, что это сойдет ей с рук. Если судить по результатам, к которым ее жизнь пришла, этот метод не для любых обстоятельств годился.
Но ей нравилось обедать вдвоем под быстрым ветром, не зная ни имени собеседника, ни откуда он такой взялся. Уж об этом она ни за что не стала бы его спрашивать, тем более что ответ был очевиден, бледноглазый был самый что ни на есть отсюдошний, из этих мест и земель, о чем лишний раз свидетельствовало наличие бабушки. М. не вполне понимала, что он делает здесь, не в городе Ф., а тут, с нею, существом дряблым, растерянным, запятнанным позором; следы заразы, возможно, еще не видны были со стороны, но ее спутник был человек внимательный и не мог не чувствовать кожей, что с нею что-то не так. Однако он никак этого знания не проявлял и вел себя как ни в чем не бывало, предупредительно и спокойно, и в свою очередь не спрашивал ее ни о чем.
Между супом и лисичками к М. быстро, но внятно вернулась мысленная картинка, где они с носителем заколок были вдвоем в закрытом и укромном помещении, на вид более комфортабельном, чем escape room с ее пыльными экспонатами, и сильно смахивавшем на ее гостиничный номер, по крайней мере покрывало на кровати было такое же, голубое. М. покрутила головой, чтобы отогнать назойливое виденье, и завела речь о цирке Петера Кона, в котором ее собеседник не был никогда, он, похоже, не одобрял цирк как таковой как затею не слишком софистицированную. Но восторги М. он выслушал со всею возможной толерантностью, не возражая и не иронизируя, а она в ответ не стала ему рассказывать про тесное нутро саркофага, ожидающее ее возвращения, – отчасти из благодарности, а отчасти из шкурных соображений, не желая напугать бледноглазого прежде, чем это станет неизбежным.