Нет! – вскричала М., или что-то подобное она вскричала, размахивая руками и объясняя, что ей надо ехать, ехать дальше, в той стране ее ждут и нынче вечером у нее выступление. Терпеливая девушка объяснила ей тогда, что ехать дальше нет никакой возможности: в той другой стране, оказывается, сегодня была железнодорожная забастовка, поезда туда не ходят, нет, никакие, и ночью тоже не пойдут. Может быть, М. имело бы смысл поискать самолет, но она тут помочь ей не может.
Там же, у стеклянной будки (на стекле было написано строгое «Билетов не продаем»), придерживая чемоданчик и уворачиваясь от проходящих, М. отправила организаторам заграничного фестиваля письмо, потом смс, потом голосовое сообщение – и мрачно огляделась по сторонам. Вокзал кипел людьми, выходные начинались с пятницы, и народ ехал кто куда, по домам, по родителям, по всевозможным отпускным направлениям. Делалось жарко. Стало вдруг ясно, что вегетарианский сэндвич с авокадо и огурцами остался висеть в сетчатом кармане соседнего кресла, один-одинешенек в покинутом ею поезде, недосягаемый, привлекательный, и ехал сейчас куда-то со скоростью, недоступной пока писательнице М.
4
У киоска со снедью, рядом с недлинной очередью, М. поджидал бездомный человек – босой, в прозрачном дождевике, из-под которого виднелись голые острые ключицы. Она к тому моменту успела заказать себе кофе и сэндвич, точь-в-точь как прежний, и бумажный пакет уже лежал на прилавке, вызывая вожделение и обещая сытость. Вы мне, пожалуйста, тоже еды купите, сказал он тихо и настойчиво, так что она не расслышала попервоначалу, к тому же на здешнем языке она говорила еле-еле и поэтому промедлила и воззрилась на него, не понимая. Еды мне купите, пожалуйста.
М. заторопилась – да-да, конечно, – и повернулась к продавщице: и еще один такой же сэндвич. Нет, сказал бездомный. Я хочу чизкейк, чиз-кейк, повторил он очень отчетливо, вот этот вот. Тогда чизкейк, вот этот вот, повторила она за ним и тоже потыкала пальцем в стеклянную витрину. Женщина за прилавком заломила брови, но послушно сложила в бумажный мешок кусок пирога и несколько салфеток. Вот, пожалуйста, сказала М. заискивающе и потянулась за своим кофе. Человек в дождевике уже удалялся, роясь в пакете на ходу, и М. подумала, что надо было бы и кофе ему купить, запить-то еду нечем, но додумать до конца не успела – перед ней стоял теперь другой человек, похожий на предыдущего не возрастом и не лицом, но ощущением полной безнадежности, которое исходило от него, сильное, как запах. Он был во что-то обут и одет и держал под локтем цветастую тряпку вроде шторы, на которой, видимо, спал до этого, ее грязный край волочился по бетону. Он на нее смотрел, но как-то странно, найдя точку между ее бровями, так что взгляд поймать не получалось. Поесть мне купи, сказал он с той же интонацией, словно их учили, как и что говорить, чтобы сработало. М. что-то забормотала, сунула ему в руки мешочек с сэндвичем и быстро пошла, не оглядываясь, к выходу из вокзального здания.
На улице правая рука сама вспомнила, что держит стаканчик с кофе, и подняла его ко рту. М. стала его прихлебывать, щурясь от солнца и придерживая левой свой чемоданчик. Люди шли туда и сюда, желтые такси отблескивали, голубь расклевывал обломок батона. М. подышала и проверила почту в телефоне: фестивальные люди ей пока ничего не ответили, надо было что-то с собой делать, и она без особого раздумья пошла вперед и налево, от вокзала, мимо площади с парковкой, трамвайной остановки, забегаловки, имевшей отчетливо привокзальный вид, как и всё вокруг. В городе Г. она никого не знала и не очень представляла себе, чем сейчас займется. Если бы не чемодан, трещавший по гравию всеми четырьмя колесами, она, возможно, могла бы пойти в музей, но идея эта сразу показалась ей нелепой и почему-то опасной. Надо было найти кафе и осесть там, подождать ответа, съесть чего, наконец. Вместо этого она остановилась и снова уткнулась в телефон, открыла еще раз пустой ящик с сообщениями, потом зашла на сайт с авиабилетами и проверила, не летает ли что-то отсюда туда, куда ей надо было попасть сегодня вечером. Рейсов не было. Стояла она, оказалось, на углу, и только что зажегся зеленый свет. Писательница М. перешла улицу и стала смотреть по сторонам.
Заведения здесь были в изобилии, турецкое, пивное, пиццерия, все в равной степени неприветливые и, видимо, поэтому пустовавшие, так что не поймешь, работает ли, нет ли. Возможно, они оживлялись к вечеру, а сейчас только примеривались к проходящим, а те торопились на поезд или с поезда и шли мимо. К турецкому кафе прилагались два-три уличных столика с пепельницами, достоинство для тех, кто хочет сесть на солнышке и закрыть глаза. Дверь была открыта, кафельный пол протерт. В стеклянной витрине, где выставляют еду, ничего не было, готовить еще не начинали. Только поодаль, на пластиковом подносе, стояло блюдо с плоскими лепешками, длинными и овальными, как озера. М. вдруг поняла, что ужасно устала. Мне, пожалуйста, чаю, чашку чаю, сказала она с интонацией давешнего бездомного. И вот это еще, – и она ткнула пальцем в верхнюю лепешку, не зная, как ее назвать.