— Вы очень предусмотрительны, мистер Серроколд.
— Я привык действовать решительно. Сегодня вечером я не позволил ей принять ее обычную дозу. Стакан до сих пор еще стоит на дубовом буфете в Зале. Сама бутылка в гостиной…
Карри наклонился через письменный стол. Он понизил голос и заговорил доверительно и совершенно неофициально:
— Простите, мистер Серроколд, но почему вы так уж стараетесь все скрыть от жены? Боитесь, что она впадет в панику? Право, ради ее собственной безопасности было бы лучше предостеречь ее.
— Да-да, возможно. Но думаю, что вы не вполне понимаете. Впрочем, не зная Каролину, понять трудно. Инспектор, моя жена — идеалистка, безгранично верящая в людей. Вот о ком можно сказать: не видит зла, не слышит зла и не говорит зла[41]. Для нее непостижимо, что кто-то может желать ее смерти. Но это еще не все. Этот «кто-то» в данном случае — вы понимаете — вероятно, очень близок и дорог ей…
— Так вот что вы думаете!
— Рядом с нами живут две сотни извращенных личностей, не раз совершавших акты грубого и бессмысленного насилия. Но по самой элементарной логике никого из них в данном случае подозревать нельзя. Ее методично травит кто-то из домашних. Подумайте, кто окружает ее: муж, дочь, внучка, муж внучки, пасынок, к которому она относится как к родному сыну, мисс Беллевер — преданная компаньонка, многолетний друг. Все они близки и дороги ей — и тем не менее это мог делать только кто-то из них.
— Есть и посторонние… — медленно сказал Карри.
— Да, действительно. Доктор Мэйверик и один или два человека из персонала часто у нас бывают. Есть, наконец, слуги. Но скажите откровенно: какой мотив может быть у них?
— Есть еще молодой — как его — Эдгар Лоусон, — сказал инспектор.
— Да. Но он в последнее время бывает в нашем доме редко. У него также не может быть никакого мотива. И он глубоко привязан к Каролине — как, впрочем, и все.
— Но он крайне неуравновешен. Взять хоть его сегодняшнее нападение на вас.
Серроколд нетерпеливо отмахнулся.
— Детская выходка. Он и не думал убивать меня.
— А два пулевых отверстия в стене? Ведь он стрелял в вас.
— Стрелял, но вовсе не в меня. Это было не более чем спектакль.
— Довольно опасный спектакль, мистер Серроколд.
— Вы не понимаете. Вам следует поговорить с нашим психиатром доктором Мэйвериком. Эдгар — незаконнорожденный. Страдая от отсутствия отца и от своего убогого происхождения, он утешался тем, что воображал себя сыном какого-нибудь знаменитого человека. Это — распространенное явление, уверяю вас. Здесь у нас он заметно выправился. Потом почему-то произошел рецидив. Ему вдруг почудилось, что его отец — это я, он устроил мелодраматическую сцену, размахивал револьвером, выкрикивая угрозы. Я ничуть не испугался. После того как он два раза выстрелил, он разрыдался. Доктор Мэйверик увел его и дал успокоительное. Завтра утром он, полагаю, будет совершенно в норме.
— Вы не хотите подать на него в суд?
— Это было бы самое худшее — для него.
— Откровенно говоря, мистер Серроколд, его свободу следовало бы ограничить. Человек, который стреляет из револьвера ради самоутверждения… Надо, знаете ли, думать и о других людях.
— Поговорите на эту тему с доктором Мэйвериком, — сказал Льюис. — Он представит вам точку зрения профессионала. Во всяком случае, бедняга Эдгар уж наверняка неповинен в убийстве Гулбрандсена. Он в это время угрожал мне.
— Да, вернемся к нашей главной теме, мистер Серроколд. Мы уже говорили о людях со стороны. По-видимому, каждый мог войти в дом снаружи и застрелить мистера Гулбрандсена. Ведь дверь на террасу не была заперта. Но не надо забывать и о тех, кто живет в доме. В свете того, что вы мне только что сказали, им надо уделить самое пристальное внимание. Возможно, что, кроме этой старушки мисс… да, мисс Марпл, которая случайно выглянула из окна своей комнаты, никто не знает, что вы с Кристианом Гулбрандсеном уже говорили наедине. Если так, Гулбрандсена могли убить, чтобы он не сообщил вам о своих подозрениях. Конечно, сейчас еще рано говорить о возможных мотивах… Мистер Гулбрандсен был, кажется, человеком состоятельным?
— Да, он был очень богат. У него есть сыновья, дочери и внуки, и все они, видимо, что-то унаследуют. Но никто из них не проживает в нашей стране, и все они — солидные, весьма уважаемые люди. Насколько я знаю, среди них нет ни одной сомнительной личности.
— Были ли у него враги?
— Это маловероятно. У таких людей нет врагов.
— Стало быть, мы ограничены стенами этого дома и его обитателями. Кто же из них мог его убить?
41
Здесь обыгрывается известная восточная притча о трех обезьянах: у одной закрыты глаза, у другой уши, у третьей рот.