— Действительно, почему бы нет? — сказал Алекс. — Но мне все-таки хотелось бы знать, что у тебя на уме. За кого выйдешь замуж — за Стивена или за меня?
— Я замужем за Уолли.
— Временно. Каждая женщина должна совершить одну матримониальную ошибку. Но зачем тянуть? Спектакль уже обкатан в провинции, пора показать его в столице, в Вест-Энде[72].
— Ты и есть этот самый Вест-Энд?
— Несомненно.
— И ты действительно хочешь на мне жениться? Я как-то не представляю тебя женатым.
— А я просто-таки настаиваю на женитьбе. Внебрачные связи совершенно вышли из моды. Трудности с паспортами, с гостиницами и прочим. Я никогда не сделаю женщину своей любовницей, разве что не смогу добиться ее никаким другим способом.
Джина звонко рассмеялась.
— Ты умеешь быть забавным, Алекс.
— Это мой главный козырь. Стивен гораздо красивее меня. Он очень красив и очень страстен, и женщины это, конечно, обожают. Но в домашнем быту страстность утомительна. Со мной, Джина, жизнь будет занимательной.
— Почему ты не говоришь, что безумно меня любишь?
— Даже если и так, я тебе этого не скажу. Это было бы очко в твою пользу. Нет, все, на что я готов, — это сделать тебе предложение, очень трезвый шаг с моей стороны.
— Надо будет подумать, — улыбаясь, сказала Джина.
— Само собой. Сперва ты должна положить конец мучениям Уолли. Я очень сочувствую Уолли. Какое это, наверное, мучение — быть женатым на тебе, влачиться за твоей колесницей и задыхаться в этой гнетущей атмосфере семейной филантропии.
— Ну и скотина ты, Алекс!
— Очень проницательная скотина.
— Иногда, — сказала Джина, — мне кажется, что Уолли ни капельки меня не любит. Он меня просто перестал замечать.
— Ты тычешь в него палкой, а он никак не реагирует? Конечно, досадно.
Джина размахнулась и влепила звонкую пощечину в гладкую щеку Алекса.
— Прямое попадание? — крикнул Алекс.
Быстрым и ловким движением он схватил ее в объятья. Прежде чем она могла воспротивиться, его губы прильнули к ее губам в долгом и страстном поцелуе. Она рванулась, но потом затихла…
— Джина!
Они отпрянули друг от друга. Милдред Стрэт, вся красная, дрожа от негодования, грозно смотрела на них. Гнев так душил ее, что слова не сразу вырвались наружу.
— Омерзительно!.. Омерзительно!.. Распутная девка!..
Совсем как мать… Испорченная, распутная… Я всегда это знала… И не только распутница, а еще и убийца! Да, да, убийца!.. Мне кое-что известно!
— Что же вам известно? Что за нелепость, тетя Милдред!
— Слава Богу, я тебе не тетя. Не родня. Да ты даже не знаешь, кто твоя мать и откуда она здесь взялась. Но ты хорошо знаешь, что за люди мой отец и моя мать. И кого они удочерили… Дочь преступницы или проститутки. Такие уж они были. Но им следовало помнить, что яблочко от яблони недалеко падает. Впрочем, раз ты взялась за яд, это уж твоя итальянская кровь.
— Как вы смеете так говорить?
— Буду говорить все что хочу! Мою мать пытаются отравить, уж этого-то ты отрицать не можешь. А кто это делает, если не ты? Кому по смерти моей матери достанется огромное состояние? Тебе! И будь уверена, полиция все это учтет.
Все еще дрожа от гнева, Милдред быстро ушла.
— Патологический случай, — сказал Алекс. — Несомненно патологический. И весьма любопытный. Поневоле начинаешь думать, что покойный каноник Стрэт… То ли по религиозным соображениям… То ли из-за импотенции…
— Фу, Алекс, не говори гадостей. Ох, как же я ее ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!
Джина крепко стиснула руки и дрожала от ярости.
— Хорошо, что у тебя не было кинжала в чулке, — сказал Алекс. — Иначе милейшая миссис Стрэт узнала бы кое-что об убийстве с точки зрения жертвы. Успокойся, Джина. Не надо мелодрамы, мы ведь не персонажи итальянской оперы.
— Как она смеет говорить, что я пыталась отравить бабушку?
— Милая, ведь кто-то действительно пытается ее отравить. А что касается мотива, то ты очень подходишь. Не правда ли?
— Алекс! — Джина в ужасе смотрела на него. — Неужели и полиция так думает?
— Что именно думает полиция, узнать крайне трудно… Они ведь отлично умеют скрывать свои мысли. Они, знаешь ли, не дураки. А это напомнило мне…