— Поздравляю! — восклицает журналист. — Высший класс!
— Да-да… — бормочет Одетта срывающимся голосом.
Один за другим раздаются три выстрела, и шум смолкает. Молодой человек стреляет в упор. Красавица покачнулась, падает на колени. В уголке рта показалась кровь. Она валится на бок. На этот раз конец. Пьер поднимает труп, запирает его в шкаф, вытирает руки. Но вот дверца шкафа медленно открывается. Девушка снова появляется, на этот раз в белоснежном бальном платье, в руках у нее веер. Она так сверхъестественно красива, что зрителями овладевает странное беспокойство. Теперь она идет навстречу молодому человеку, и его охватывает страх. Он отшатывается, суетится, кидается к многочисленным дверям, запирает их, а ключи один за другим опускает в карман. Последний взгляд. Чарующий призрак почти трагически неподвижен. Юноша бросается вон из комнаты, захлопывает последнюю дверь, слышно, как поворачивается ключ в замке. Он запер свою любовь. Безумец! Разве можно арестовать любовь?
Девушка с улыбкой поднимает лежащую у стула веревку. Она сворачивает ее, кладет у рампы, и начинает махать над ней веером. Зрители привстают с мест. Раздаются крики: «Сядьте! Сядьте!» Веревка вздрагивает. Под взмахами веера она приподнимается, как тонкая змейка, что раскачивает головой по воле факира. Она выпрямляется в такт все убыстряющимся взмахам веера.
— Индийский канат, — произносит журналист.
Одетта кивает. Кольцо за кольцом разворачивается веревка, а девушка начинает раздеваться. Весьма целомудренный стриптиз. Все понимают — ей это нужно, чтобы подняться по веревке и исчезнуть навсегда. Однако тишина делается все глубже. Одна за другой падают одежды. Веревка непонятным образом держится вертикально. Оркестр под сурдинку исполняет томный венский вальс. Верхний свет гаснет. Прожектор выхватывает словно окутанный синей дымкой прелестный силуэт актрисы, расцвечивает его в таинственные оттенки витража.
Сцена погружается в полумрак. Девушка горделиво стоит перед сотнями зрителей. Плавным жестом она отбрасывает веер, хватается за веревку и начинает подниматься. Она уже на полпути — эфемерное создание, призрачное видение. Лица зрителей в едином порыве запрокидываются, глаза следят за ее восхождением, музыка будит у них в душе неясную грусть. Так хочется удержать эту фигурку, которая там, в вышине, склоняется в последний раз и прощальным жестом протягивает к залу руку. Рыдает скрипка. Веревка вздрагивает. Тишина становится невыносимой. Канат раскачивается все сильнее, скрипка смолкает, и наваждение кончается. Что-то со свистом проносится в воздухе. Веревка падает на сцену. Все ищут глазами исчезнувшую женщину. Зрители даже не осмеливаются дышать. Внезапно сотрясается дверь. Входит хозяин замка, за ним жандарм. Публика не выдерживает — кто вопит, кто всплескивает руками. Жандарм бросается вперед, поднимает брошенную одежду. Оттуда вылетают две голубки и кружатся вокруг одураченных мужчин. Разгневанный жандарм хватает хозяина замка и уводит его, а зал взрывается аплодисментами. Занавес опускается, вновь поднимается. Зрители стоя приветствуют Пьера и его партнершу. Их вызывают снова и снова. Они неловко кланяются. При ярком свете прожекторов и софитов видно, что они совсем юные. Они хотят уйти. Требовательные крики зрителей усиливаются. Одетта потихоньку покидает зал, чтобы запереться в своей уборной. Там она расхаживает, нервно курит, вслушиваясь, как за стеной бушует успех, к которому она так долго стремилась. Она знает, что завтра ей предложат гастроли во Франции, Англии, по всей Европе. Она чувствует, что пришла наконец удача.
Аплодисменты! Плевать ей на аплодисменты! Главное не в них. Стук в дверь. Цветы… так быстро! Букеты, корзины. Из коридора в дверь просовываются головы, люди встают на цыпочки. Только бы не рухнуло все из-за какой-нибудь ерунды, неосторожности, неудачного слова, намека! А, вот и они наконец. Она входит первой. Пьер, стоя на пороге, поднимает над головой руки, приветствуя поклонников. Оборачивается. Он преобразился. Одетте знаком этот неестественный блеск глаз, чуть дрожащая улыбка, восторженное сияние на лице. Наконец он утратил постыдную для комедианта девственность. Впервые он занимался любовью с толпой и готов теперь лопнуть от гордости. Ей становится дурно от нагло торжествующей молодости. Странная печаль овладевает Одеттой.
— Закрой дверь, — приказывает она.
У нее такой жесткий тон, что Дутр взвивается:
— Зачем это? Что еще случилось?
— Пока ничего. Где другая?
Она говорит «другая», потому что больше не может разобрать, кто из них должен сегодня прятаться — Хильда или Грета.