Дутр шел к двери. В сумерках зажигались огни у входа в театр. Сияли афиши. Справа от входа — Аннегрет. Слева он, Дутр. Она — блондинка с ярко накрашенными губами. Он… Но теперь он видел только губы девушки. Оттолкнут они его через несколько часов или раскроются навстречу его губам?
Это и было самым страшным в его сне — каждый вечер он словно падал в пропасть… Он собирался с силами. Говорить он больше не мог. Его гипнотизировал большой черный провал, в котором бурлило море голов. Снова предстоит выдержать это, дойти до стула, до шкафа, спрятать Аннегрет и вскоре увидеть, как Аннегрет появляется, искать на ее лице следы волнения и шептать: «Хильда, я тебя люблю… Грета, я тебя люблю…» — чтобы в конце концов увидеть перед собой лишь смятое платье и двух голубок. Он кусал губы, глядя на зрителей, выстраивающихся у кассы. Он ненавидел их, каждого из них, они пробуждали в нем злобное ожесточение. Он ужинал с Одеттой и одной из девушек: орел, решка? Мысли в его голове начинали путаться, сворачиваться в отвратительный дряблый клубок. Задолго до начала Одетта принималась давать наставления, сначала по-немецки, потом по-французски.
— Ты что, спишь? Когда я взмахну рукой…
Вперед! Пора. Они вставали. Владимир уже на посту. Одетта запирала фургоны. В груди у Пьера дрожало. Последний взгляд в зеркало. Оркестр играл модную мелодию. Пьер подходил к двери.
— Сегодня полный сбор, — шептала кассирша.
Он сжимал и разжимал кулаки. Ему хотелось придушить ее.
Глава 5
Париж. «Электра». Публика загорелась, как огонь в сухой траве. Восторженная критика. Фотографии во всех журналах. Одетта отвлекала репортеров в сторону, пока Владимир во дворе мюзик-холла помогал той из девушек, которую не должны были видеть зрители, забраться в грузовичок. Потом они добирались до Сен-Манде, где на опушке Венсенского леса стояли их фургоны.
Одетта запретила девушкам выходить в одиночку, и Дутру приходилось сопровождать ту из них, которой разрешалось погулять, ибо Одетта все время боялась неосторожности, оплошности.
Так он провел несколько опьяняющих дней. Он без устали бродил с прекрасной спутницей по Елисейским полям или взбирался на Монмартр, чтобы полюбоваться оттуда золотыми в нежном весеннем свете далями, усеянными куполами и колокольнями. Он обнаружил, что может говорить девушкам что угодно, ведь они не знали французского. Он останавливался, обнимал спутницу за талию.
— Хильда.
— Ja, ja.
На этот раз угадал, и они смеялись, возбужденные игрой в жмурки, в которую играли, не закрывая глаз, на улице, среди прохожих.
— Я люблю тебя, Хильда. Ты красивая, ты мне нравишься.
Она смотрела на шевелящиеся губы, внимательно вглядывалась в лицо, стараясь понять, серьезно он говорит или шутит; потом он привлекал ее к себе, указательным пальцем легонько тыча в плечо:
— Ты — Хильда… Ты красивая.
Руками он пытался нарисовать в воздухе формы своей спутницы.
— Красивая, очень красивая!
Она прыскала, но, если он пытался поцеловать ее в шею, в ухо или щеку, в уголок рта, отстранялась:
— Nein. Verboten[4].
Тогда он менял игру: обнимал девушку рукой за плечи и с видом нежного почтения произносил такие непристойности, что сам вздрагивал. А что, если она влепит ему пощечину? Прямо здесь, прямо под носом у полицейского? Но она умиротворенно качала головой.
— Ja. Jawol![5]
— Знаешь, как я тебя люблю!
В голову приходили самые гнусные образы. Он невольно оглядывался по сторонам. Он боялся слов, слетавших с языка. Он перестал узнавать себя. Но успокаивался быстро. Ведь, в конце концов, это всего лишь игра. Он понемногу избавлялся от своих страхов, от робости, которая, казалось, прочно приклеилась к нему. Он делал вид, что показывает ей памятники, колонны, дворцы, она поднимала светлые глаза, внимательно слушала быстрые, звучные, незнакомые слова. Внезапно он умолкал, отстранялся от нее, как будто она приводила его в ужас.
— Ja.
— Бестолочь, — ворчал он. — Да-да… Видела бы ты, какой у тебя дурацкий вид! Тебе никогда не говорили, что ты похожа на дуру со своим отрешенным взглядом? Ты глупа, моя бедная девочка!
Он шепотом оскорблял ее, а она прижималась к его плечу. Но потом злость вдруг оставляла его. Он ощущал себя добрым и невинным. Он целовал кончики пальцев девушки.
— Знаешь, я не особенно люблю эту работу. Рехнуться можно. Если бы хоть вас не было двое… Если бы я знал точно, что люблю именно тебя… или твою сестру!