Когда все четверо встретились за обедом, близняшки опять стали неразличимы. Запястья в одинаковых браслетах. Они смотрели на Дутра одинаково бледным взглядом, уже только от одного этого ироничным. Дутр совершил последнее усилие. Он повел одну из сестер в парк Монсо.
— Liebe? Hilda?[17]
— Ja… auch… Kuss![18]
И старательным голосом, с серьезностью хорошей ученицы, она произнесла по-французски:
— Грета… рассказала… мне.
Дутр вздрогнул:
— Кто подучил тебя сказать это?
И, не выслушав ответ, ушел. Тем хуже для девушки. Выкрутится. Ему осточертело все — они, работа… все! Он выпил несколько рюмок перно, стремясь захмелеть, но хозяин выставил его за дверь, так как он принялся развлекаться — исчезала сдача, которую ему пытался вручить официант. В фургоне Одетта устроила скандал. Потом, припоминал Дутр, она, кажется, дала ему пощечину. От спектакля в памяти остались какие-то неясные воспоминания, как ночная дорога при свете фар. Проснулся он больной, разбитый, измученный. Что делать? Но делать было нечего. Похоже, выхода нет. «Разве я не вправе любить их! — злился он. — Да, но не двух сразу, это смешно… Ну, тогда наугад, одну из них. Невозможно! Та все расскажет сестре, чтобы унизить ее. Это хуже, чем свидетель в спальне. Но что же тогда, Господи? А ничего!»
Он отыскал Владимира, который смазывал грузовичок.
— Влади, это ты учишь их французскому?
Влади медленно вытер руки о штаны, протянул мизинец, и Дутр с отвращением пожал его.
— Здравствуй, здравствуй. Так это ты давал им уроки?
— Владимир не сильный. Владимир плохо говорить. Но малышки хороший. Малышки влюбиться в тебя.
— Впредь — оставь их в покое. Слышишь? И еще. Может, ты начнешь говорить как все? Мне осточертел ваш ломаный язык! Осточертел, осточертел!
Дутр очутился на Венсенском бульваре, зашел в одно кафе, потом в другое. И в одном, и в другом он хранил злобное молчание.
— Я никуда не пойду, — сказал он Одетте, когда близнецы ушли в фургон, где пленница должна была провести первую половину дня.
— Что с тобой?
— Ничего.
Одетта придвинула ему чашку кофе.
— Спасибо.
— Немного шартреза?
— Я сказал — ничего. Разве не ясно?
Она раскрыла картонную папку с чертежами, надела очки и принялась изучать схемы, маленькими глотками прихлебывая кофе. Это хлюпанье выводило Дутра из себя. Но молчание матери раздражало еще сильнее. Он бросился на диван.
— Они такие дуры, — сказала Одетта. — Если кто-то из них скажет хоть одно неосторожное слово, мы погорим.
— Мне все равно.
— Ну если так, то и мне тоже. Я могу уволить их сегодня же. Я уже подготовила новый номер.
— Об увольнении не может быть и речи, — оборвал ее Дутр. — Они останутся.
— Ох, ох, ох! Они останутся! Пока что не ты здесь решаешь!
Дутр приподнялся на локте.
— Тебя-то это устраивает, — пробормотал он. — Уйдут они, и ты сможешь…
— Что я смогу? Ну, говори!
— Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать.
Он зажег сигарету и лег на спину, прикрыв глаза рукой. Одетта оттолкнула папку с бумагами. Чашка чуть не грохнулась на пол.
— Хорошо, — сказала она устало, — поговорим о них. Нормальный парень уже давно бы…
— А я, по-твоему, ненормальный!
— Ты мне, в конце концов, надоел, — взорвалась Одетта. — Да, ты не такой, как другие, если хочешь знать! У тебя только любовь в голове, как у отца! Хотела бы я, чтоб ты глянул на себя со стороны. Ты же сумасшедший! Но я тебя спасу, пусть даже вопреки твоей воле.
Она шумно дышала, прижав к боку ладонь. Дутр смотрел на нее сквозь раздвинутые пальцы. Он никогда не пожалеет ее.
— Что ты собираешься делать? — спросил он.
— Не заводись, парень! Им с нами не справиться, ручаюсь тебе. Для начала я переделаю первое действие. Уберу один из номеров с Аннегрет, все равно какой. Вместо него пойдет чтение мыслей — я и ты. Для этого ассистентки не требуется. Они поймут предупреждение.
Заинтересовавшись, Дутр сел.
— А что, взаправду можно читать мысли?
— Да нет, бедняжка ты мой! Чтение мыслей, как и все остальное, всего лишь набор приемов.
— А! — сказал Дутр, снова укладываясь на диван. — Опять трюки…
— Все очень просто, — продолжала Одетта. — Ты заучиваешь несколько условных фраз. Каждой фразе соответствует предмет; зрители, они всегда указывают на одно и то же.