— Ой, Яшеле, возьми меня с собой!
— Знаешь ведь, не могу.
— А почему нет? У тебя же есть фургон и лошади.
— А что скажет Магда? Что скажут их соседи?
— Все равно скажут. А что может шикса, и я могу. Даже лучше.
— Умеешь кувыркаться? Крутить сальто?
— Не умею, так научусь.
Все это пустая болтовня. Не стать ей гимнасткой. Слишком тяжела. Коротковаты ноги. Излишне широкие бедра. И грудь большая. Ничего из нее не выйдет, кроме прислуги. Однако ревнивым и подозрительным Яша становится мгновенно. Как она тут вела себя, пока его не было? Разумеется, он тут в последний раз. Все это только потому, что он ужасно тоскует и хочет хоть на несколько минут забыться, — так оправдывался Яша перед собою. Никогда ему, Яше, не понять, как это другие могут жить на одном месте, с одной женщиной и не умереть с тоски. Он же, Яша, всегда на грани черной меланхолии. Вдруг он достал три серебряных целковых и с детской забавной непосредственностью разложил их у нее на ноге, под юбкой: один — возле колена, другой — чуть выше, третий — на бедре. Зевтл глядела на это с любопытством и легкой улыбкой:
— Не поможет тебе.
— Да тебе-то точно не повредит.
Он вел себя с нею грубо, как и положено с такой обращаться. Уж что-что, а это он умел — приспособиться к любой ситуации, к любому характеру — на это у него был талант. Необходимое качество для человека, который занимается магнетизмом… Не спеша, аккуратно Зевтл сложила монеты стопкой на туалете.
— Большое спасибо.
— Я тороплюсь.
— Что за спешка такая, а? Вот тебе стул. Столько недель от тебя ни словечка. А я соскучилась. Ты что поделывал, Яшеле? Ведь мы же добрые друзья, разве нет?
— Да, да.
— Почему такой рассеянный? А, знаю, видно, новая завелась. Скажи мне, Яшеле, скажи. Я же не ревную. Все понимаю. Женщина для тебя что цветок для пчелы. Каждый раз нужна новая. Здесь вдохнул аромат, там собрал нектар, и «ж-ж-ж» — полетел прочь. Как я завидую мужчинам, как завидую! Кажется, от последней пары трусов отказалась бы, лишь бы быть мужчиной!
6
— Да, есть и новая, — сказал Яша. Надо же было ему с кем-то поговорить. А с ней было так легко и свободно, как с самим собой. Ни ревности, ни гнева можно было не бояться. Уж эта покорялась ему, как крепостная девка помещику. Глаза у Зевтл блеснули. Она горько улыбнулась — улыбкой человека, который находит странное наслаждение в том, что его обижают и мучают.
— А я не знаю её?.. Кто она, а?
— Вдова одного профессора.
— А, вдова? Ну, и что?
— Ну, и ничего.
— А, влюбился в неё?
— Да, немножко.
— Если мужчина говорит «немножко», значит, здорово влюбился. Что она такое? Молоденькая? Хорошенькая?
— Не такая уж молодая. У неё уже дочке четырнадцать.
— Так в кого же ты влюбился? В мать или в дочку?
— В обеих.
Зевтл состроила гримасу, будто собираясь что-то проглотить:
— Нельзя любить обеих, дорогой.
— Сейчас мне достаточно матери.
— А кто этот профессор? Он что, доктор?
— Преподавал математику в университете.
— А что это такое?
— Вычисления.
Зевтл на минутку задумалась.
— Поняла, все я поняла. Уж меня не обманешь. Только погляжу на человека и все про него знаю. Что ты хочешь? Жениться на ней?
— Но у меня уже есть жена.
— Разве для тебя жена что-то значит? Как ты ее встретил?
— В театре. Нас познакомил кто-то. Я прочитал её мысли. Сказал, что она вдова. И про всё остальное тоже.
— Как ты все это знаешь?
— Не объяснишь.
— Ну, и дальше?
— Она в меня влюбилась. Хочет все бросить и уехать со мной за границу.
— Как это уехать?
— Хочет, чтобы мы поженились.
— Хочет выйти за еврея?
— Она хочет, чтобы я немножко крестился…
— Так-таки немножко, а? А почему ты хочешь уехать из Польши?
Яша помрачнел:
— Что я здесь имею? Двадцать пять лет, как даю представления, и нищий до сих пор. Сколько лет еще смогу ходить по проволоке? Лет десять, не больше. Все хвалят меня, но никто не хочет платить. В других странах ценят таких. Малый, который знает лишь несколько трюков, там богат и знаменит. Он представляет перед королевским семейством, путешествует в роскошном экипаже. И здесь, в Польше, ко мне станут иначе относиться, если прославлюсь в Европе. Ты хоть понимаешь, что я говорю? Или нет? Здесь все смотрят на заграницу. В опере певец может скрипеть, как телега, или ухать совой, но если он пел в Италии, все хлопают и кричат: «Браво!»