9
Оборванцы потихоньку подымались, шаркая ногами по полу. Понемногу стали собираться евреи к утренней молитве. При утреннем освещении свет керосиновой лампы казался мертвенно-бледным. Нет, еще не утро. Скорее, предрассветные сумерки. Кое-кто из пришедших уже начал распевать утреннюю молитву, другие просто расхаживали взад-вперед. Их неясно очерченные фигуры напомнили Яше разговоры о мертвецах, которые молятся по ночам в синагоге. Колебались тени. Евреи что-то бубнили утробными голосами. Кто же они? Почему подымаются в такую рань? Когда же спят? — любопытствовал Яша. Вот он сидит здесь, врасплох застигнутый судьбой, размышляя, ломая голову, прикидывая так ли, этак ли, а в глубине души сознавая, что голова его забита ерундой. Он уже не хотел спать, пробудился, но что-то там, внутри, продолжало дремать еще с полуночи. Яша немного передохнул, ощупал левую ногу. Пронзительная боль, дергающие толчки и какое-то тянущее ощущение: оно начиналось у большого пальца, шло через лодыжку до самого колена. Яша вспомнил про Магду. Что он сказал ей, когда пришел домой? Да, за годы, что они вместе, часто он обходился с ней жестоко. Однако сегодня обидел еще больше, чем когда-либо. Теперь ясно, что, пока нога повреждена, не удастся дать ни одного представления, но Яша не мог перестать думать об этом. Он неотступно глядел на карниз, поверх арнкодеша. Узнал Скрижали с Десятью заповедями. Припомнилось, что еще вот этой ночью (или же то днем еще было?) он говорил Герману, что не вор вовсе, а фокусник. И вскоре же после этого отправился совершать кражу со взломом. Он, не способный понять собственные свои действия, теперь в унынии и смущении. Евреи надевают талесы, накладывают филактерии, привязывают ремешки, покрывают головы. А он, Яша, наблюдает все это с таким удивлением, будто он и не еврей вовсе и никогда этого прежде не видел. Уже собрался миньян[38], можно начинать молитву. Юноши с пейсами, в ермолках[39], подпоясанные кушаками рассаживаются за стол, чтобы приступить к изучению Талмуда. Они вертят головами, жестикулируют, гримасничают. Наконец через довольно-таки продолжительное время наступает тишина. Они произносят нараспев Восемнадцать Благословений, и каждое слово здесь для Яши и привычно, и чуждо одновременно: «Благословен будь Господь наш, Бог наших отцов, Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова… дарующий блага, сотворивший все… питающий по доброте своей живых, по великому милосердию возвращающий к жизни мертвых. Тот, который поддерживает падающего, исцеляет больного, исполняет обещание возвратить к жизни покоящихся в земле…»
Яша переводил древние слова и думал над каждым. И это в самом деле так? — вопрошал он? Господь Бог действительно столь добр? Слишком уж темнит он. Чересчур он ослаб, не может сам ответить. На мгновение кантор смолк. Яша замер в полудреме, хотя глаза оставались открыты. Потом опять пробудился, слушая, как распевает кантор: «…и в Иерусалим, город твой, по милосердию своему возвратись, и обитай в нем, как обещал ты…» Ну что ж, они говорят это уже две тысячи лет, подумал Яша, но Иерусалим все еще в запустении. И будут повторять это еще две тысячи лет, а может, и все десять тысяч.
Подошел рыжебородый шамес:
— Если хотите помолиться, могу дать талит и тфилин. Это стоит копейку.
Яша хотел было отказаться, но, однако, сунул руку в карман, достал монетку. Шамес предложил разменять, но Яша отказался:
— Оставь себе.
— Спасибо преогромное.
Ужасно захотелось сбежать. Он не накладывал филактерии уже Бог знает сколько лет. А талес вообще никогда не надевал. Но не успел он даже сделать движение, чтобы подняться, как уже появился шамес с талесом и филактериями. И еще предложил молитвенник.
— Может, вам нужно прочесть кадеш[40]?
— Кадеш? Нет.
Не было сил подняться. Будто силы вообще оставили его. Обуял ужас. Что, если полиция уже поджидает там, на улице? Сумка с талесом лежала рядом, на скамье. Не спеша достал талес. Сидел и перебирал пальцами кисти. Казалось, каждый тут на него смотрит и ждет, что же он будет делать. Яша был в трансе: наверно, все зависит от того, что он сейчас сделает с талесом и филактериями. Не сделает как положено — все поймут, что он прячется от полиции… Начал надевать талес. Пытался понять, как именно надо его надеть на голову: поискал полоску, нашивку, хотя бы знак какой-то. Но не нашел ни вышивки, ни отделки. Повертел в руках цицес. Одна кисточка даже нахально залезла ему в глаз. Им завладел детский страх, боязнь осрамиться. Над ним же смеются. Собрались тут и хихикают за его спиной. Постарался надеть талес так хорошо, как только мог, а он все равно соскользнул с плеч. Вынул филактерии, но никак не мог определить, которая надевается на руку, а какая на голову. И какую следует надеть вначале? Попытался найти разъяснение в молитвеннике, но перед глазами плясали черные точки. Ничего не разобрать. Теперь искры как будто сыпались из глаз. Только не упасть в обморок! Этого не хватало… Подступила тошнота. Яша взмолился: Господи Боже! Отец небесный! Все, что угодно, только не это! С обмороком справился. Вынул платок, сплюнул в него. Огненные точки так и плясали перед глазами: красные, голубые, зеленые. Они то появлялись, то пропадали. В ушах так звенело, будто колокол звонит. Подошел старик. Сказал: «Здесь это, погоди… дай-ка помогу… засучи рукав… Левую руку давай, не правую…»
38
39