Особо налегали на охранника, которого я поместил в лазарет. От него пытались добиться, каким образом злосчастные кружочки появились возле двери снаружи камеры. Беднягу чуть снова не довели до приступа, и я посчитал своим долгом вмешаться.
Начальнику тюрьмы Юрковскому тоже изрядно попортили крови. Нервотрепка продолжалась почти неделю. Даже мне пришлось исписать не один лист, давая показания об обстоятельствах этого дела.
Когда наконец все закончилось, оказалось, что расследование ни к чему не привело. Прочесывание близлежащих болот тоже не дало никаких результатов…
Вскоре после отъезда следственной группы Юрковский вызвал нас со старшим офицером охраны Алфимовым к себе в кабинет, где между нами состоялась небольшая беседа.
— Ну и как прикажете все это понимать? — Николай Кондратьевич сверлил нас с Алфимовым пронзительным взглядом слегка прищуренных глаз. — Вам не кажется, что мы предстали перед городским начальством полнейшими идиотами? У нас из-под носа, из самого охраняемого места упорхнул солидный пожилой господин. Он что, превратился в воробья и улетел? Или, быть может, муравьем обернулся?
Я ухмыльнулся.
— А вот смеяться не надо, Яков Михайлович, потому что не портки потеряли — важного политического преступника прохлопали! Зеленые Камни — что может быть надежнее… — Эту фразу Юрковский начал произносить с пафосной издевкой в голосе, но не смог закончить из-за жестокого приступа кашля, который мучил его все эти годы.
Кашляя, Юрковский добрался до стола, взял один из лежавших на нем пакетиков, привычным движением высыпал его содержимое себе в рот и запил водой прямо из графина.
— Еще несколько дней назад я мог с уверенностью утверждать, что Зеленые Камни — самая надежная тюрьма, — продолжил Николай Кондратьевич, когда кашель наконец отпустил. — В этом были убеждены все, включая уездное руководство. А сейчас? Я вообще не могу больше ни за что ручаться. И вдобавок я еще не могу ничего понять и объяснить! А вы можете что-нибудь объяснить, поручик Алфимов?
— Объяснить это все, конечно, затруднительно, — ответил Алфимов. — Но здесь еще во многом следует разобраться. Мне, например, кажется, что часовой Гвоздухин, дежуривший в ту самую ночь в секции Вендорфа, чего-то недоговаривает. И я в самое ближайшее время собираюсь основательно побеседовать с ним.
Я попросил Алфимова дать Гвоздухину возможность слегка оклематься в лазарете, хотя и понимал, что избежать серьезного разговора несчастному часовому все равно не удастся. Это было связано с натурой старшего офицера Алфимова: цепкий характер и внимание к любым мелочам не оставляли его подчиненным ни малейшего шанса утаить что-либо от сурового начальника. Мы не раз между собой шутили о том, какого ценного сотрудника в лице Алфимова потеряла служба сыска.
— Допустим, что Гвоздухин чего-то недоговаривает, — согласился Юрковский. — А остальные часовые, дежурившие на этаже, а караулы, вахты, патрули — тоже чего-то недоговаривают? Вся крепость чего-то недоговаривает? А может, и мы все здесь сидим и чего-то недоговариваем?..
Мы с Алфимовым молчали.
— Значит так, господа, надо все хорошенько обмозговать и разобраться в этой истории. Нам подобные фокусы совершенно ни к чему…
— Кстати, о фокусах, — вмешался Алфимов. — Я тут провел кое-какие наблюдения: сразу после побега Вендорфа очень сильно оживился Фокусник. Он просто сияет от счастья. На прогулках гораздо чаще стал закатывать целые представления. Раньше, бывало, просто фокусами довольствовался, а теперь всякие веселые номера выкидывает. Охранники говорили, будто он даже поет у себя в камере…
— Этот театр пора прекращать! — вскипел Юрковский. — Сколько можно пользоваться нашей лояльностью? Здесь, конечно, не каторга, но все ж таки исправительное заведение. И нельзя превращать его в балаган! Алфимов, у меня нет времени на всю эту чепуху, но вы-то почему допускаете подобное? Проследите, чтобы этот артист умерил свои эмоции и вел себя подобающим для сего заведения образом, — произнес Юрковский, уже несколько смягчившись. — Объясните ему, не хотелось бы силу применять.
— А этот Фокусник и вправду настоящий артист, — сказал мне Алфимов, когда мы вышли из кабинета начальника тюрьмы. — Сам видел на днях, как он изображал Юрковского: походка, хрипловатый голос — точь-в-точь. Я, стыдно признаться, хохотал так, что чуть живот не свело. Талантлив, каналья…
Не прошло и недели, как Алфимов в очередной раз доказал, что слава о его поразительной наблюдательности закрепилась за ним не напрасно. Каким-то невероятным образом ему удалось обнаружить на стене возле двери в камеру Фокусника едва заметный даже при пристальном взгляде нацарапанный на известке кружок наподобие тех, что были обнаружены внутри и снаружи камеры барона Вендорфа.