— Прошу прощения, но вы ведь позволите нам немножко почиститься?
— Обиделся? — спросил парикмахер огорченно и спрыгнул со стула.
— Нет. Но так выражаться не подобает. Это сам святой отец сказал. Нехорошо.
От сдерживаемого смеха нос парикмахера ходил ходуном.
— Ну ладно уж, больше не буду чертыхаться, вот те крест.
Он опять взобрался на стул.
— Тьфу ты дьявол, — бормотал он себе под нос, — эдак я, того гляди, в монахи запишусь.
Воробей стоял возле корзины для мусора и рвал на мелкие клочки свою бумажонку. На ней он по крайней мере сто двадцать раз — словно ему это было назначено в наказание — написал имя МЕЛИНДА, и прописными буквами, и маленькими, и печатными, и в завитках.
Наконец великая победа Мелинды, изорванная в клочья, оказалась в корзинке.
Ботош щеткой отчищал локоть Воробья.
— Н-да, теперь хоть чисти, хоть не чисти, — огорченно проговорил Воробей, поглядев на локоть куртки. — Вот дурень, приспичило тебе здесь бороться!
— Что, славно изгваздались? — спросил парикмахер, наконец достав паутину.
— Ничего, у тети Тэты есть такая жидкость, она нас отчистит, — сказал Воробей, — она и в прошлый раз справилась в два счета. Масляного пятна как не бывало. Ну, пошли!
Ботош, однако же, все не шел, топтался за спиной парикмахера.
— Ну, чего тебе? — спросил парикмахер и повернулся к нему, не сходя со стула. Мальчик был ему как раз до колен.
— Мне бы очень хотелось, чтобы… — проговорил Ботош.
— Чтобы что?
— Чтобы вы меня выучили играть на банджо.
— Святые отцы разрешат тебе?
Воробей ухмыльнулся.
— А ты учиться не хочешь?
— Мне слон на ухо наступил, — гордо сказал Воробей. — А вам, ваше преподобие?
— Мне нет! — сразу оживился Ботош. — Насвистеть вам что-нибудь?
— Давай, давай!
Ботош, раздув живот, старательно принялся насвистывать «Мчится по прериям ковбой молодой».
— Ну, молодец, — похвалил парикмахер, — можешь считать себя уже банджистом.
И опять повернулся к стене, чтобы продолжить свое занятие.
Ребята побежали к тете Тэте.
— А она не заругает? — спросил Ботош.
— Чего там! — сказал Воробей. — Только скорей, не то на литанию опоздаем.
Тете Тэте пришлось потрудиться, пока она оттерла пятна нашатырем.
— Ну, бегите, я тоже приду на литанию, — сказала она. — Чтоб у меня красавчиками были!
Два героя со всех ног припустили к церкви Сердца Иисусова.
Около газового завода Ботош сказал:
— Спорим, что я знаю, в кого ты влюбился!
— Кто влюбился? Ты что, сдурел? — бешено накинулся на друга Воробей, и уши у него запылали.
— В сестренку того парня, которого Бандит отделал тогда и тебе пришлось у него прощения просить.
— Нужны мне эти девчонки, соплячки несчастные! — возмутился Воробей и как последний довод сообщил: — Я даже имени ее не знаю!
Тут он, разумеется, покривил душой. С чего бы иначе сто раз начертал на том листочке «Мелинда»?
Из-за нее он и перед Райковичем заискивать стал. Воробей, вспомнив сейчас, даже вспыхнул. Это было гадко, отвратительно. Все стояли в коридоре, опираясь на синие шкафчики, Райкович жрал котлеты с хлебом; у него было две котлеты, две вкуснющие котлеты, а он их ел с таким деревянным лицом, словно это ему вовсе не в радость.
— И кто у вас вождь? — спросил Воробей, не замечая, что стоит перед Райковичем в самой подобострастной позе, даже не смея опереться спиною на шкафчик. Спрашивал он просто так, знал ведь прекрасно, что вождь делаваров — Мики Шнейдер, а Райкович — его помощник.
— Тайна нашего племени, — сказал Райкович.
— А как тебя по-индейски зовут? — спросил Воробей, хотя знал и это, Райкович даже на тетрадках своих всюду пишет: «Хитрый Лис».
— Хитрый Лис, — сказал Райкович и вонзил зубы во вторую котлету. Вдруг он поглядел на Воробья, потом на котлету. — Есть хочешь?
— А, не хочу, — сказал Воробей, умирая от голода.
— На, поешь, — сказал Райкович и протянул ему котлету, украшенную следами его зубов.
— Вот спасибо! — воскликнул Воробей; котлета не заслуживала той благодарности, какую он выразил голосом.
— И хлеб бери, — сказал Райкович и сунул ему в руку недоеденный кусок хлеба.
Воробей почувствовал, что кто-то на него смотрит. Принимать еду здесь не считалось зазорным. Те, что приходили в школу из окрестных сел, каждый день делились завтраками с городскими ребятами, кое у кого были уже постоянные партнеры, а мать Лаци Кеменя всегда давала сыну сразу два завтрака, знала, что один пойдет Шнецли. Словом, здесь это было делом обычным. Но, правда, Райкович и другие делавары никогда никому ничего не давали и ни у кого ничего не брали.