— И ему?
В корчме вдруг опять стало тихо, и я снова почувствовал, что все смотрят мне в спину. Я медленно перевел взгляд с корчмаря на соседа. Он сидел сгорбившись, и было заметно, как мышцы его судорожно напряглись, будто от моего ответа зависела его жизнь.
— И ему, — дрогнувшим голосом сказал я.
Корчмарь кивнул, и в комнате вновь стало шумно. Сосед облегченно вздохнул, мышцы его расслабились, но на меня он так и не посмотрел.
Минуты не прошло, как вино уже было на столе. Корчмарь принес его в каком-то диковинном, похожем на античный, кувшине, обожженном до черноты, а рядом поставил пару обычных трактирных стаканов.
— Может, съедите чего? — дружелюбно спросил он.
— Если холодное, то лучше уж не надо, — сказал я, наполняя оба стакана до краев тягучим янтарным вином.
— Есть дичь, рыба, — предложил корчмарь. — Что прикажете?
— Времени у меня мало, спешу.
— Через пять минут все будет готово, — улыбнулся он.
От этой улыбки на душе у меня сразу сделалось весело, и я подумал, что не прощу себе, если уйду, так и не отведав здешней кухни.
— А рыба у вас какая?
— Любая, что водится в Шеде.
— И карликовый сом?
— Сколько угодно.
— Ну, разве что его…
Корчмарь тотчас исчез.
Один из стаканов я подвинул соседу.
— Ваше здоровье, — сказал я, поднимая свой, и с удивлением заметил, что обращаюсь к нему вроде как свысока.
Он жадно схватил стакан, обернулся, и я впервые мог разглядеть его. Это был тщедушный мужичок с рыжеватыми волосами. Кожа на его морщинистом лице повсюду, за исключением выпуклых желваков, намертво прилипла к кости; всю правую половину лица ему когда-то давно обожгло взорвавшимся порохом, и теперь она была усеяна черными крапинками и свищами, особенно густо теснившимися на лбу и вокруг глаза. Одна из крупинок попала в глазной белок и чернела там, вызывая одновременно жалость и страх.
— Лайош Радам, — представился он. — Спасибо. — И залпом выпил.
Фамилия показалась мне странной [2], но вниманием моим в тот момент целиком завладел янтарный напиток. Скажи кто-нибудь прежде, что лучшее в своей жизни вино мне доведется пить в каком-то захолустье, я бы поднял того человека на смех. Теперь, однако, его очередь посмеяться, ибо здесь, в захолустье, в этой самой что ни на есть завалящей корчме, я пил лучшее в своей жизни вино.
— Колоссально! — восторженно заметил я, обращаясь к Лайошу Радаму.
— Да, вино здесь хорошее, — сказал он и обеими руками вцепился в стакан, будто боялся, что его отберут.
Хлопнула дверь, послышались гулкие шаги корчмаря, и тотчас в нос мне ударил аппетитный запах жареной рыбы. Корчмарь поставил ее передо мной на серебряном блюде размером с противень. Столовый прибор он не принес.
— Ешьте руками, — посоветовал он. — Так лучше всего.
Я вообще страсть как люблю карликового сома, но такого вкусного, как этот, еще не пробовал.
— Кто здесь готовит? — спросил я Лайоша Радама.
— Его жена. Вам бы еще попробовать спинку косули… Э-эх, объедение! — сказал он и прищелкнул языком.
— Вы голодны? — Я непроизвольно подвинул блюдо к нему.
— Нет-нет, — испуганно запротестовал он, прижав руки к груди и опасливо озираясь, будто нарушил какой-то запрет.
Глубоко запустив пальцы в мякоть, я отделил ее от хребта и как бы между прочим спросил:
— Вас почему здесь не любят?
Реакция его была странной: он улыбнулся. Я же подумал о том, что определить его возраст по внешности практически невозможно. Это иссохшее и изборожденное глубокими морщинами лицо с равной вероятностью могло принадлежать как семидесятилетнему, так и сорокалетнему мужчине.
— Знаете, кто такой пастушок? — спросил он.
— В каком смысле?
— Ну вот, не знаете. Птица такая.
— Не слышал.
— А любите птиц?
— Хм… Как деревья, как лошадей. Не больше.
— Ну да… Золотистую щурку видели?
— Кого?
— Золотистую щурку.
— Тоже птица?
— Да.
— Нет, вряд ли. Или если и видел, то не знал, что это она.
— А черную крачку?
— Тоже.
Он отвернулся и долго смотрел в стену, а когда снова взглянул на меня, глаза его выражали бесконечную скорбь.
— Я, знаете ли, любую птицу по полету узнавал. Какую угодно.
— Да… Это здорово, — как-то неловко закивал я.
Глаза его вдруг сузились, стали совсем как щелочки, и, не обратив никакого внимания на мои слова, он спросил: