— Нормально, — пожевал губами, выдал пару скупых замечаний, после чего махнул рукой: — Вали́те. Можете сразу обедать.
Они поднялись, ощущая тяжесть в разом затёкших суставах, начали спускаться к посёлку, разминувшись с ещё одним бригадиром, узкоглазым как киргиз, и уже в спину услышали:
— Рожи хоть умойте перед столовой.
Кавуз посмотрел на пыльные лица и робы. Да уж. Одежду хоть выхлопать, что ли…
По времени больше было похоже не на обед, а на ужин. Часа четыре, больше даже. Пока умылись, переоделись — почти пять.
В столовой они оказались в компании ещё трёх бригад. Накормили их вкусно, сытно. Сидели у самого окна раздачи, и было слышно, как в кухне разговаривают два голоса, мужской и женский.
— Миш, а остальные что — обедать не будут?
— Почему, будут. Шевелятся еле-еле, к ужину подтянутся.
— Обожрутся сразу, и обед, и ужин…
Мужской голос изменился, словно он хотел посмеяться и досадовал одновременно:
— Обрыбятся, Ленуся! Полную пайку получает только тот, кто балду не пинал.
— Получается, четыре бригады только?
— Ну. И наши.
— И наши… — задумчиво повторила женщина. — Надо же. Мне бы кто тогда сказал, что я беловоронских орков своими буду называть — обсмеяла бы.
— Ха! Обсмеяла бы! — мужик хрипловато засмеялся: — Башку́ б ты ему отрезала, в это поверю.
Женщина весело хмыкнула:
— Это потому что я дура была.
— А сейчас?
— А сейчас я умная. Не хочу бо́шки чекрыжить. Артисткой быть хочу, понял?
— Да это уж мы в курсе…
В окошко раздачи выглянула хорошенькая голубоглазая девушка, убедилась, что больше голодающих не наблюдается, и задвинула ставню-заслонку. Сразу стало не слышно ни кухонных шумов, ни разговора.
Кавуз покосился на свою забытую вилку, замершую в воздухе с куском котлеты, и встретился глазами с Рухидом.
— Вот тебе и повариха, — обескураженно проговорил тот.
Надим, тоже прислушивавшийся к разговору в кухне, ничего не сказал, только выразительно пошевелил бровями и уткнулся в свою тарелку.
Ну, дела.
Худо ли бедно, с сегодняшней нормой справились все. Не успевшим до пяти бригадам пришлось дожидаться восьми вечера. Кавуз гадал: позовут ли их ещё раз? Позвали. Видать, «Миша» решил не менять своё слово. Тем, кто уже успел получить обед, раздали ужин. Остальным — обед, не до конца остывший только благодаря объёму кастрюль и бачков. Хотя его сложно было назвать даже тёплым. Тарелки с супом подёргивались белой плёнкой жира. Бригада Салима начала ворчать и возмущаться, но Пилсур, сидевший рядом, только за соседним столом, ткнул возмущающихся в спины и громко объявил:
— Хороший какой суп, наваристый! — и прошипел сидящим рядом: — Ешьте скорей, пока нас из-за этих баранов не выгнали…
Кавуз покачал головой. Допрыгается Салим. И других подставит. Не хочет смириться с судьбой, не хочет один глаз закрыть. Дурак.
В кухне брякали кастрюли и пела женщина. Очень красиво, на непонятном языке. Слов было не разобрать, иногда только повторялось: «Аморе! Аморе!» Итальянский, наверное.
Баронство Денисова, Хвост Дракона, Пещеры, 18.06 (октября).0055
Кавуз
Следующий день оказался труднее. Здесь было тяжелее, чем на строительных работах в крепости, сильно тяжелее. Тело с утра ныло, как избитое. На утренней поверке Бурый посмотрел на них скептически и объявил:
— Первая неделя — норма выработки снижена на тридцать процентов. Даю вам время втянуться. Вторая — на пятнадцать. Дальше по полной. Жрать будет только тот, кто норму делает, и делает вовремя. Я предупредил.
То, что старший бригадир со жратвой не шутит — это по вчерашнему поняли уже все. Молодые пацаны испугались остаться голодными, начали суетиться. Эх, стазу видно — на стройке не работали, мешков не ворочали. Рухид, глядя на такую горячку тоже поморщился:
— Слышь, молодёжь! Не спешите так! Спокойно, с расстановкой. Силы рассчитывайте.
Вроде дошло. Но через некоторое время мальчишки снова задёргались, заторопились.
Гиря, с утра определивший им фронт работ, ушёл к другой бригаде и только изредка поглядывал издалека, словно приценивался. Перед обедом подошёл к молодым, потребовал:
— Руки! — и показал растопыренные пальцы.
Шухрат оглянулся на остальных и первым начал стаскивать рабочие рукавицы.
Даже в верхонках было видно, что руки у пацанов дрожат.
Гиря скорбно прищурился на всех троих, словно хотел сказать: «вы чё, не понимаете, что вам говорят?» — но не сказал, отчего те съёжились ещё больше.
Кавуз тоже морщился и думал, что работники во вторую смену из них будут никакие. Бригадир неопределённо рыкнул и мотнул головой: