— Ага, довыпендриваешься, меня любой алкаш в соседнем дворе технике научит, — насмешливо выговаривает Громов, приближаясь ко мне.
— Э-э-э. Ну что ж, не буду доводить до крайности!
Я виляю мимо него и припускаю в сторону поля, испытывая глухую досаду на себя. Когда-то же я должна перестать его бояться?
На поле быстро раскидываю белые фишки для упражнений, пока Громов бежит свои круги. На последнем я к нему присоединяюсь. В конце концов, я ведь не настоящий тренер, я тут для поддержки. Двигаясь чуть позади, снова его разглядываю. Пытаюсь привыкнуть хотя бы так.
Наконец он чуть оборачивается и говорит:
— Глаза сломаешь, Суббота.
Я смеюсь, не отрицая то, что откровенно пялилась:
— Давно уже поломала, Громов!
— А на кой мне подслеповатый тренер?
— Ты меня все уволить пытаешься?
Ваня отрывисто смеется:
— Ни за что. Придется со мной еще потренить.
— Тогда ускорься, Вано, — выдаю весело и шлепаю его по ягодице.
Выражение лица Громова в этот момент можно рисовать для японских комиксов. Глаза огромные, и в них плещется безграничное удивление.
Я хохочу как сумасшедшая и, задыхаясь, пытаюсь пояснить:
— Чисто футбольный жест!
— Да? Что скажешь, если я тоже отвешу тебе такой же футбольный жест?
С коротким визгом я ускоряюсь и бегу уже впереди, но слышу, как Ваня несется следом. А так как из нас двоих футболист все-таки он, то догнав, он сгребает меня в охапку. Мы оба смеемся, Ваня крепко держит меня в кольце рук и отрывает от земли. Потом целует куда достает, в ухо, и ставит обратно. Раскрывает руки и делает вид, что собирается шлепнуть, выбивая из меня еще один звонкий девчачий визг.
— Я запомнил, Суббота, — грозит он пальцем с улыбкой, — чисто футбольный жест!
Я отступаю, увеличивая расстояние между нами. Откашливаюсь, пытаясь прогнать шальное настроение, и деловито поправляю волосы:
— Бег с ускорением до последней фишки, обратно спиной с высоким подниманием бедра.
Ваня иронично приподнимает бровь, но все же слушается.
— Почему не носишь щитки? — спрашиваю, пока он выполняет упражнения.
— Неудобно.
— Зато безопасно.
— Зато неудобно, — упорствует Ваня, отдуваясь. — Мне здесь кто голленостоп поломает, ты? Или Паша?
Я рассеянно улыбаюсь, задумываясь. Достаю телефон, проверяю сообщения. Бо пишет странно, без скобочек, которыми мы обычно щедро посыпаем наши переписки, и отрывисто, словно обиделся. Ненавижу, когда у нас какой-то разлад, это запускает такую ужасную внутреннюю тревогу, как будто в голове пожарная сирена беспрестанно орет. Блокирую телефон, возвращаясь к Громову. Поговорю с братом, когда вернусь домой. Не сбежит же он от меня.
Через полтора часа после привычной уже перепалки я уговариваю Ваню закончить тренировку. Он и так делает больше, чем может, не хочу, чтобы это ему навредило. Но и Громов, должно быть, уже привык, так что сопротивляется больше для вида. Мы переодеваемся, каждый в своей раздевалке. А, когда выходим на улицу, он берет меня за руку. На короткое мгновение я задерживаю дыхание. Еще одна картинка, которую я представляла сотни тысяч раз, становится явью. И снова не сходится с реальностью.
Сначала я нервничаю, что моя ладонь потеет. Борюсь с собой, чтобы не выдернуть ее и не обтереть об джинсы. Потом думаю, не слишком ли сильно в него вцепилась. И только после этого я наконец уговариваю себя расслабиться. И тогда я понимаю, что в жизни это тоже гораздо приятнее, чем я могла бы себе вообразить. Почти раздуваюсь от восторга и гордости. Почему никто не смотрит? Смотрите же, мы держимся за руки! Это значит, что я ему нравлюсь!
Громов что-то рассказывает, но я почти не слушаю, сосредоточиться невозможно, я постоянно отвлекаюсь на то, как он переплетает наши пальцы и поглаживает мою кисть. Плавлюсь от нежности и вибрирую от той энергии, что сейчас во мне вырабатывает слетевшее с катушек сердце.
Ваня собирается вызвать такси, но мне хочется побыть с ним подольше, поэтому я уговариваю его на автобус. Мы садимся назад, открываем контейнер с оладьями от Стефани. Едим прямо руками, шутим, щипаем друг друга масляными пальцами, выясняя, кто из нас больше боится щекотки, и хохочем так громко, что зарабатываем замечание от какой-то женщины.
— Она просто завидует, — шепчет мне Ваня.
Я киваю и в тон ему отвечаю:
— Мне кажется, она просто слишком тепло оделась. Теперь злится, потому что ей жарко.
— Дутая куртка для надутой женщины.
Я прыскаю, зажимая рот ладонью, и она снова оборачивается, бросая на нас недовольный взгляд.
— Геля, — снова шепчет он, едва сдерживая смех, — а ну не дыши. Ты же видишь, ей это тоже не нравится.
У подъезда мы долго целуемся. И расстаемся только тогда, когда Ваня поддевает мою куртку вместе с футболкой, проскальзывая рукой к голой коже. Честно, конечно, я просто струсила. Раньше мне казалось романтичным то, что я не хочу целоваться ни с кем другим. Теперь мне кажется глупым то, что я не даже, куда деть свои собственные руки в этот момент.
Я открываю дверь своим ключом и пытаюсь разуться с минимальным количеством шума. В квартире темно и тихо. Как будто спят не только не только ее обитатели, но и она сама. И хоть я двигаюсь как ниндзя, из своей спальни все равно выглядывает папа, сонно прищурившись:
— Геля, ты?
— Нет, — пытаюсь пошутить, — это мой брат близнец.
— Твой брат близнец дрыхнет давно. Ты где пропадаешь?
Я закладываю руки в задние карманы джинсов. Пожимаю плечами, радуясь темноте коридора:
— Да так. Гуляла.
— Гуляка, — качает головой папа, улыбаясь, и сбивается на широкий зевок, — Богдан говорит, что у него все на контроле, но мне правда интересно, чем так увлечена моя дочь.
Я хмыкаю. На контроле. Нашелся, блин, контролер. Потом подхожу и целую отца в щеку:
— Все в порядке, па. Ложись, утром поболтаем.
— Ладно, — он демонстративно шумно тянет носом воздух, вынося вердикт, — не пила, не курила, тогда я спокоен.
Корчу рожицу напоследок:
— Вообще-то я подросток, нам положено испробовать все вредные привычки.
— Поговори мне еще, подросток.
Папа по-доброму хмыкает и прикрывает свою дверь. Сон для него — это святое, мне жаль, что я его разбудила.
На пороге собственной спальни и останавливаюсь и, прикрыв глаза, вслушиваюсь в дыхание брата. Ага, спит, как же. Со мной этот номер не пройдет.
Глава 39
— Бо, — шепчу в сторону кровати брата, — я знаю, что ты не спишь.
Он старательно сопит. Будь это кто-то другой, поверила бы сразу, и еще устыдилась, что мешаю человеку отдыхать. Но это, блин, Бо. Я знаю даже, как он дышит! И сейчас я полна решимости докопаться до сути его странного поведения.
Поэтому я скидываю на свою постель свитшот и, не церемонясь, сажусь к брату. Он переворачивается на бок и раздраженно тянет на себя одеяло, которое я зажала.
Бормочет:
— Отвали, я сплю.
Я сую руку под его подушку, нащупывая телефон, и выдергиваю его, победоносно сообщая:
— Еще теплый!
— Ты в уме? — он переворачивается, приподнимается на локте, смотрит рассерженно. — Ты сама по ходу тепленькая.
Взмахиваю телефоном в воздухе:
— Смотрел видосы, услышал, что я пришла, и сунул его под подушку. Так?
— Энж, отдай телефон.
— А что там? Секретики от меня? — я снимаю блокировку и заношу палец над иконкой мессенджера.
Брат выходит из себя и вырывает у меня из руки смартфон, больно прихватив палец.
— Ай. Ты чего бесишься?
— А что, мне ручки тебе целовать? Пришла, разбудила, шаришься в моих переписках.
Его едкий тон обидно задевает меня. Говорит так уверенно, как будто это правда, и я просто исчадие ада. Не помню, когда последний раз брат так злился на меня.
Толкаю его в плечо и шиплю:
— Ты не спал, и твои драгоценные переписки я читать не собиралась, я никогда так не делала.
— Откуда я знаю?