Он присел на перевернутую бочку в дальнем углу кормы. Только в таком положении его фигура не превышала средний человеческий рост, хотя едва доставала до плеча великану–рулевому. Украшающее шлем крыло морского орла еще больше вытягивало ее. Тем не менее хёвдинг выглядел недостойным своего почетного места, потому что в изрядно потрепанном орлином крыле сильно недоставало перьев, из дыр на кожаной куртке пробивался мех, а косые и крупные стежки, которыми были приторочены многочисленные заплаты, свидетельствовали о том, что одежду он чинит себе сам. Его плечи были широки, но покаты. Вся сила казалась сосредоточенной в жилистых руках, почти целиком голых. В сумерках русые волосы выглядели почти белыми и закрывали подбородок и щеки, придавая его облику нечто женственное. Однако стоило ему повернуться — и за отливающими серебром прядями обнаруживалось обветренное и угрюмое, испещренное морщинами лицо.
Сейчас глаза хёвдинга блуждали поверх шхер, где неугомонные морские души спорили за лучшее место под негреющим стальным солнцем, или вглядывались вдаль в поисках подходящей льдины, чтобы отплыть на ней на зимовье в море. Иногда до него доносились их проклятья и стоны, и тогда он смешно вздрагивал и ёжился.
Кормчий, дикого вида берсеркер, почти плашмя улегся на штевень, высматривая мели в успокоившейся воде. Не ослабляя внимания, он завел руку за спину и провел ладонью по темени сморщенного седовласого старичка, сидевшего на корме со скрещенными вокруг мачты ногами.
— Скажи ты, раб, — проговорил он, не оборачиваясь. — Это ты готовил нам еду и следил за запасом воды. Ты хорошо делал свое дело и от силы раза три получил взбучку. Но мы ни разу не слышали, что ты думаешь о хёвдинге. Ныне пришло твое время. Моего красноречия хватает разве на то, чтобы назвать его свиньей. Найди более изысканное сравнение — и я признаю твою победу.
Раб послушно скорчил подходящую к случаю гримасу и постучал по мачте пальцами, словно трогал струны арфы. Красиво изогнутый мясистый нос с красными прожилками выдавал в ней жизнелюбивого уроженца юга. Смешно скривив губы, как деревенская девушка, попробовавшая клюквы, он издал носовой звук, прочищая горло, повернулся к команде и запел:
— Хороша была наша Фрея в светлых волнах Ниёрвы. Видели мы и горы Голубой земли, и играющих в воде чернокожих женщин. Но ничего не замечал наш хёвдинг, и даже самый искусный воин не мог соблазнить его поединком. И когда мы плевали в рот матери Христа, он отталкивал нас в сторону, чтобы снять с ее пальцев перстни. Ничто не заботило его, кроме золота и серебра. Он явился к нам издалека и думал только о возвращении. Не смог он забыть, что и отец, и дед его пахали землю. Хорошее наследство получили бы его дети, если бы мог он их иметь.
— Мы и не знали, какой скальд среди нас! — восхищенно развел руками кормчий.
Ободренный раб возвысил голос:
— Принес нас ветер к поганому берегу Юрсалаланда, и тут–то наш хёвдинг округлил глаза. Он увидел мельницы, что приводятся в движение ветром. Столько муки — успевай мешки подставлять. Никогда не слышал он о таком чуде. Говорил о нем всю дорогу, не давая нам спать. Слышишь ли, хёвдинг? Теперь ты дома. Давай же, мучной король, принимайся за дело!
— Примусь, не бойся! — отозвался Фольке, поднимаясь с бочки. Сейчас он уже имел право ответить. — Не вы ли жители южных лесов, чьи дома обсыпаны мучной пылью? Жаль, что сейчас не лето, иначе я бы отсюда слышал, как шумят колосьями нивы в Эстергюллене. И правда, кормчий, этот старик больший выдумщик, чем ты.
Веселье на борту стихло, сменившись приглушенным бормотанием. Двое мужчин переглянулись и первыми сошли в воду, чтобы, согласно обычаю викингов, на плечах отнести Фольке Фильбютера на берег. Там он поднялся на холм, широко шагая и не обращая внимания на все еще возившегося возле могилы карлика. Достав из кармана горсть земли, Фольке бросил ее в сухую траву. А потом стал на колени и заговорил, обращаясь к той, что восседала там, внизу, на белом каменном троне:
— Отправляясь в плаванье, я взял на счастье частичку твоего праха, и ты немало помогла мне. Нищим ушел я из отчего дома, где слишком много таких теснилось по лавкам. Бесприютен скитался я, словно гагара в осеннем небе. Ни разу не осушил я рога под закопченным кровом и не спал на мягких подушках. Но семь городов сжег я в королевстве франков. И теперь я богат и могу купить себе землю. Я устал, и мне наскучило море, которое с такой неохотой оставляют мои люди. Они — рабы его, и у них своенравный хозяин. Рабы — те, кто жаждет только славы или женской ласки. Я — единственный свободный человек на этом корабле, потому что не люблю ни женщины, ни моря, и ничего под этим солнцем. Скажи, о дева холма, когда ты в последний раз видела такого свободного человека? Когда стоял на твоей могиле такой счастливец? Вот шлем и меч — последние знаки моего рабства, и я жертвую их тебе. Чтобы идти туда, куда я хочу. Чтобы в покое считать свои годы. Чтобы каждое утро выходить к своей волчьей яме и забирать добычу. Чтобы день–деньской щуриться на солнце на торфяной скамье и слушать, как растет хлеб.