Наконец возле частокола, которым был отгорожен участок с избой и сараем, все чаще стали замечать старого Йургримме. Иногда он появлялся здесь с другой своей дочерью, и оба стояли у самых ворот, надвинув на глаза меховые шапки, чтобы одолжить в хозяйском доме котел или обменять штуку домотканого полотна на битую лесную птицу. И тогда жена Фольке бросала требуемое в траву, а сама тут же убегала в избу вместе с другими рабами и запирала дверь. Карлики же, совершив обмен, тут же исчезали в лесу. Иногда Фольке наблюдал за ними через дымовое отверстие в крыше и, будучи в настроении, мог пустить им вслед пару стрел.
На следующее лето она родила ему сына. И тогда Фольке взял ее на руки и поднял к потолочной балке, чтобы она сама смогла снять себе золотую цепь. В тот день дочь Йургримме лежала на соломе и играла с младенцем и подарком мужа, а уже на следующее утро хлопотала возле очага и чистила котлы. Ее место по–прежнему было среди рабов, и она не имела ни связки ключей, ни плаща, полагавшегося свободной жене.
Мальчика назвали Ингемунд. Мать никогда не давала ему грудь и кормила выбитой из вареных костей сердцевиной.
Потом у нее родился Халльстен, а на третье лето — Ингевальд.
Дочь Йургримме часто брала детей в лес. Сначала она носила их в корзине за спиной, а потом поставила на лыжи. И вскоре сыновья Фольке шныряли в окрестных чащах наперегонки с волками.
Достигнув отроческого возраста, все трое явились к отцу, который принял их, сидя на скамье в горнице. Фольке спросил, не желают ли они бросить жребий, кому владеть Фолькетюной, или предпочтут наняться к кому–нибудь на службу, по примеру других юношей из богатых крестьянских дворов. Он захотел испытать их, и Ингемунд с Халльстеном тут же показали отцу свое искусство. Оба принесли ему по три дюжины собственноручно изготовленных стрел, а потом по разу метнули сучковатую дубину Фольке, да так, что та, перелетев через всю горницу, приземлилась во дворе в траву. Только младший, Ингевальд, оказался неуклюж и обнаружил ловкость лишь при разгадывании загадок да в умении ответить на любой отцовский вопрос.
— Хорошо же, дети, — рассудил хозяин. — Ты, Ингевальд, как самый молодой и слабый, останешься со мной и будешь кормиться за моим столом, покуда я не умру, а потом унаследуешь Фолькетюну. А вы, двое, откройте сундук и возьмите оттуда, сколько нужно каждому, чтобы набрать команду в полсотни человек да справить оружие и кольчугу. Там, в заливе, возле Холма девы, стоят три моих корабля, и среди них один, посвященный Менглёд. Все они сделаны из крепкого дуба и хорошо проконопачены, вам остается лишь подновить их. Как человек темный, я не буду давать вам никаких советов. Не стану и препоручать вас каким–либо богам, поскольку вы увидите многих и ни один из них не поможет, когда вам изменит собственная рука. Ступайте же и остерегайтесь приближаться ко мне, если вернетесь ни с чем, пусть даже и застанете меня на смертном одре.
И вот Ингемунд с Халльстеном отправились к восточному заливу, а Ингевальд остался дома. Мать баловала его и наряжала в разноцветные тряпки, по обычаю карликов, но он обтачивал колья и плел корзины из ивовых прутьев вместе с дворовыми, а вечерами сидел с ними у очага и чесал шерсть да слушал их неспешные разговоры. Он жил в их мире, перенял их задумчивую угрюмость и оставался рабом до мозга костей.
Любимым развлечением Фольке были холопские свадьбы. Он устраивал их сам от нечего делать и выбирал пары посмешнее. Вот и на этот раз Фольке решил выдать замуж старуху Туву Соломенная подстилка, что, по своей дряхлости, целыми днями стонала за перегородкой в овчарне, а в женихи ей назначил молодого парня по имени Кальв.
Староста согнал дворовых и выстроил их для свадебного танца друг напротив друга с пучками травы в руках. Он редко бил их, когда они работали, потому что, подражая хозяину, хотел быть милостив с ними. Но во время игр и праздников их нельзя было расшевелить иначе, кроме как щелкая кнутом по жилистым икрам и плоским ступням.
— Тува! Тува! — кричал Фольке, смеясь затуманившимися от слез глазами. — Уж не думала ли ты отлежаться в овчарне, когда твое брачное ложе устлано соломой? Иди же, повеселись с нами! Или нет, подожди, Тува. Скажи–ка нам для начала, правда ли, что когда–то тебя, молодую и глупую, викинги похищали друг у друга с корабля на корабль ради твоих белых рук?
Старуха стояла посреди круга и задумчиво чесала лоб скрюченными пальцами.
— Ты стесняешься говорить об этом, Тува? — продолжал, раззадорившись, Фольке. — Или, может, боишься своего жениха, такого молодого и горячего? Если так, скажи нам, по крайней мере, правда ли, что ты дочь могущественного фризского конунга?