Двое мужчин напротив о чём-то переговаривались, но из их глоток доносились только хрипы истлевших связок, напоминавшие шелест спущенных гитарных струн. Может, здесь проходит кастинг на роль в антитабачной рекламе? Судя по тому, как челюсть одного ехидно подрагивала на лоскутке кожи, мужчины кого-то обсуждали или травили пошлые анекдоты. Из их ртов обильно вываливалась различная склизкая мразь и расползалась по полу. Я поджал ноги, но постарался сделать это неприметно, чтобы не смутить тех двоих.
Дедушка, сидевший с другой стороны от меня, развернул свёрток фольги и достал оттуда бутерброд с копченой колбасой. Увидев, как из-под его рёбер сыплются комки плохо пережеванного чёрного хлеба, я предпочёл деликатно отвернуться. Смотреть по сторонам мне расхотелось, но глаза сами продолжали плутать по окружавшим меня личностям. Напротив, чуть правее, сидел парень и, уперев руки в колени, читал книгу. Будучи работником книжного и вообще заядлым читателем, я хотел было подойти к нему и спросить, что он читает. Но, приблизившись, заметил, что на разворот книги что-то накрапывало. Я поднял взгляд и увидел, что из глаза бедолаги торчит какой-то металлический штырь, и по нему, поблёскивая в тусклом фонарном свете, стекает что-то вязкое. В испуге я отшатнулся, и только тогда парень поднял на меня глаза, прекратив тем самым информационную утечку. В уголке его глаза сидел медицинский колышек. Я попятился и наткнулся на кого-то спиной. Тот обернулся не сразу, по-видимому, слишком увлечённый изучением стойки информации, а когда всё-таки обернулся, на меня уставилась чернота пустых глазниц. Я отпрыгнул в центр коридора, и снова всё закрутилось, только на этот раз то была не карусель, а слова, подкатившие к горлу. Я хотел закричать, нет – завопить, как же все они здесь чертовски мертвы и безобразны, но слова разбегались по углам сознания, как тараканы в тёмных сырых коллекторах расползаются от света фонарика. Я не знал, с чего начать. К этому моменту я приковал к себе взгляды даже тех, кто зрительного органа был лишён. Я надрывался, как мог, но выдавил из себя лишь: «Вы же… вы же мёртвые все…» Явно разочарованные такой кульминацией, все вернулись к своим делам.
По коридору, шаркая шваброй, пошла уборщица. Её плечи навевали мысли о мясном отделе в продуктовом. Если конкретнее, о лотке с просрочкой. Под её орудием, как под скалкой, переминались упитанные крысиные тела, шприцы почтительно расступались, вздымая свои штыки, а бутылки раскатывались по сторонам и, звякая, бились о стены. По коридору разлился мелодичный звон, напоминавший ласковые переливы ксилофона.
Я чуть поостыл, и теперь мой бунт казался мне глупым ребячеством, самолюбивым посягательством на покой и без того побитых жизнью людей. Я сел на своё место и не отрывал взгляд от пола уже до подхода моей очереди. Женщина без лица вышла из кабинета. На двери я с трудом различил чёрную табличку с позолоченными буквами «Отдел кадров». Она походила на те, что прибивают к деревянным крестам на свежих могилах, пока земля ещё не осела и нельзя поставить каменное надгробие. Я открыл дверь, и мне показалось, что за ней ещё одна – чёрная и глухая. Это была темнота. Я стоял на пороге, не в силах пошевелиться. Из глубины кабинета донеслось: «Проходите, не стесняйтесь. Только дверь за собой закройте». Я шагнул во тьму и, поглядев в последний раз на ожидавших в коридоре – теперь уже с какой-то отчаянной надеждой, – закрыл дверь. Остатки света померкли, и в глазах заплясали разноцветные маслянистые пятна.
– Чего хотели? – спросил вежливый голос из темноты.
Действительно, чего я хотел? Получить работу? Разобраться? Стараясь не выдавать своих сомнений, я сказал:
– Я хочу понять, что здесь происходит, почему вокруг одни мертвецы.
– Ой, да брось! А ты, можно подумать, живой, – ответила темнота.
– Я? Ну конечно, прислушайтесь! – моё сердце бешено колотилось, и, казалось, это уханье сотрясало плотную, как масло, темноту кабинета.