Гости и отдельные их части расселись вдоль стен. Шорохи прекратились, и зал замолчал. За столом регистратора сидела женщина. Её лицо всё было в трещинах, как старая штукатурка, а волосы походили на спутавшиеся засохшие водоросли. Ткань блузки, туго обтягивавшей её тучное тело, у левой груди впадала в какое-то углубление, а на столе, как яблоко на учительском, лежало ороговевшее сердце, истыканное иголками, а возле – катушки ниток и схема для вышивания. Регистратор торжественно заскрипела:
– Сегодня, тридцать первого октября, в дворце бракосочетаний номер два регистрируется брак между…
Завитые волосы Виты цвета вороного крыла спадали с узких плеч виноградными лозами, а лицо белело, как утренний снег. Взгляд её то задумчиво застывал, то беспокойно прыгал по лицам гостей, колоннам и сводам потолков, драгоценно сверкая.
– Сейчас по просьбе невесты я зачитаю следующие строки, – объявила регистратор, и глаза Виты настороженно замерли.
В зале послышались шмыганье и перешептывания. Жнец проверил мою железную тёщу, покоившуюся на соседнем сидении и, казалось, от этих стихов немного покосившуюся. Это были строки Виты. Регистратор откашлялась, будто поперхнулась какой-то гадостью, и поспешно заговорила:
– Семья – это союз двух любящих людей и союз добровольный. Прежде, чем зарегистрировать ваш брак, я обязана спросить вас, является ли ваше желание вступить в брак искренним, свободным и обдуманным. Прошу ответить жениха.
– Да – сказал я.
Подплыл работник ЗАГСа, я взял кольцо с подушечки и одел его Вите на палец.
– Прошу ответить невесту.
Да, – сказала Вита, но никто не подошёл.
Гости стали переглядываться, словно бы ища кольцо друг у друга; работник ЗАГСа потерянно смотрел на подушечку в его руках.
– Оно у меня, – из складок своего подола Вита достала бархатную коробочку и протянула мне.
Зал затих, и в этом выжидающем молчании щелкнула отведённая кверху крышечка. Внутри лежал фонарик в форме дельфина. Когда-то бесконечно давно он был моим. Шеи выгибались, взгляды пытались заползти под крышку. Я вытащил фонарик за железное колечко и представил его залу. Гости, возмущённые таким дополнением к кольцу, охнули, а кости захрустели. Краем глаза я увидел, как Жнец или просто Женя схватил лопату и поднялся со стула. Я заглянул Вите в глаза. В них было только ожидание. Я подошёл к ней, отвёл прядь с её щеки и прильнул к её губам. Мы целовались впервые, всегда предпочитая грубую страсть. Мы целовались в последний раз, потому что в моей руке что-то щёлкнуло и всё утонуло в дивном сиянии.
Я был в той самой приёмной, устланной мусором, откуда расходились два коридора, один из которых вёл наверх, в отдел кадров. Была та же глубокая ночь, на мне были те же серые спортивки, а волосы топорщились, но не от лака, а лишь от пота. И только капля на моей щеке была слишком горячей, чтобы упасть с потолка.
На первом утреннем поезде я уехал домой, в Архангельск. В съёмную квартиру я не заезжал – всё, что мне было нужно, лежало у меня в кармане.