— Это я, дитя мое, — прошептал он, улыбаясь в знак приветствия.
Она узнала его, и глаза ее расширились.
— Линдсей…
Он был тем, что из него сделали бесчисленные поколения, — воплощением бесконечного зла. У него были глаза крокодила, уши борова, рога оленя, зубы тигра, кольца в ушах, как у пиратов, ноздри дикого зверя, борода художника-дилетанта, шкура буйвола, впалые бока лося, козлиные копыта, крылья летучей мыши, орлиные когти, хвост скорпиона и огромное сложение колосса; одет он был в платье фараонов. Он уютно устроился на нарядном троне, сделанном из чего-то наподобие костей, в центре величественного зала с фантастическими орнаментированными хрустальными колоннами, освещенного канделябрами с невероятно сложной резьбой. Такие дворцы можно было увидеть на земле нечасто, ибо если зло в чем и постоянно, так это в том, что у него всегда больше денег, нежели здравого смысла.
Заметив посетителей, он, как игрушку, отбросил волынку и ринулся вниз по ступеням, покрытым алым ковром, чтобы поприветствовать их, глубоко склонился перед Макнайтом и расцеловал Канэвана в обе щеки толстыми лошадиными губами.
Выпрямившись во весь рост, он улыбался, глядя вниз, высвободившись после двадцати лет отчаяния.
— Что-то и впрямь долгонько, — искренне сказал он, прямо как старый солдат, приветствующий израненных в боях товарищей.
Стены просели, ощерившаяся балками крыша зияла просветами, но из всех комнат эта сохранилась, пожалуй, лучше других, и каждый ее дюйм запечатлелся в памяти глубже, чем любые стигматы. Непроизвольно шатаясь, она прошла вперед, глаза ее не отрывались от дряхлого, мелко трясущегося Линдсея, исподлобья смотревшего на нее снизу.
— Ты должна излить его гнев, дитя мое, — прокаркал старик, приказывая даже в раскаянии. Он одобрительно смотрел, как Эвелина развязала веревки, стягивавшие мешочек, и закрыл глаза, готовясь к забвению. — Приди и облегчи мою острую боль, — прошептал он, — ибо я устал от борьбы.
Стоя над сморщившейся фигурой, Эвелина медленно вытащила оружие, будто ее движениями руководила какая-то высшая сила.
По отдельности они не могли бы этого сделать, но когда объединились, их мощь не знала предела. Деревянным посохом с шипами и увесистым, как жезл, канделябром они раздвинули пошире разошедшиеся блоки, чтобы между ними мог протиснуться Светлячок.
Здание содрогалось, как во время землетрясения, со сводчатых потолков сыпалась штукатурка и золотая пыль, по стенам, покрывая их разбегающейся паутиной, зазмеились огромные трещины.
Светлячок обернулся и с некоторым сожалением посмотрел на свой рушащийся замок.
— Вы будете по нему скучать? — спросил Канэван.
Фонарщик подумал.
— Выбравшись отсюда, — уверенно сказал он, — и гуляя вне ее ночных кошмаров, я быстро найду себе новое пристанище.
— Другую часть мира? Другое богатое воображение?
Фонарщик улыбнулся, словно уже зная свои планы.
— Я бы хотел остаться в Эдинбурге и присмотреть за Эви, — ответил он. — Но думаю, на этот раз хватит обычного занюханного воображения.
У него под копытами взорвался канделябр.
— Иногда следует погрузиться в дорогие воспоминания и размышления, — заметил Макнайт, — а иногда лучше не медлить. Осмелюсь предложить поторопиться, джентльмены, пока нас не погребло под обломками.
Однако в его голосе был не упрек, а искреннее чувство, все трое действительно испытывали высокое ощущение завершенности. Они вышли, гигантская цитадель позади них рухнула, и стены старого мира превратились в огромные бесформенные кучи мрамора и гипса, а впереди расстилался словно залитый солнцем новый ландшафт с почти безграничными горизонтами.
Прошло не меньше двадцати минут, а из дома не донеслось ни единого крика, стона, вообще никакого звука, и Гроувс велел почему-то оробевшему Принглу зайти за дом, а сам решил осторожно обойти передний двор, но вдруг испугался, что она, совершив преступление, бежала на лыжах, или провалилась в яму, или, как Зверь, исчезла сгустком раскаленного воздуха.
Увидев, как изумленная Эвелина, подобно призраку, материализовалась в дверном проеме, он от волнения вскрикнул.
— Здесь! — позвал он Прингла и прыгнул на нее, чтобы не дать ей удрать, хотя она вовсе не сопротивлялась и не протестовала. — Что вы сделали? — выдохнул Гроувс.
Он попытался надеть на нее наручники, но руки у него дрожали от возбуждения, а она крепко что-то держала в кулаке, и инспектор заметил, что мешочка у нее уже нет.
— Держите ей руки, дружище! — приказал он появившемуся Принглу и, схватив ее за плечо, изо всех сил попытался разжать пальцы.