Герти в криках изливала все свое горе и злобу. Она не рыдала, как обыкновенно делают дети, а испускала частые пронзительные вопли. Герти не думала о себе, о том, что она может замерзнуть… Нет, она думала только о единственном существе, которое она любила и которое погибло такой лютой смертью. Обессилев, она легла ничком у стены и не видела и не слышала ничего, что делалось вокруг.
Вдруг она почувствовала, что кто-то ее поднимает. Это был фонарщик. Узнав Герти, он начал расспрашивать, что с ней случилось. Но Герти только твердила: «Моя кошечка! О, моя кошечка!»
— Как, та, которую я тебе дал? Ты потеряла ее? Не стоит из-за этого плакать.
— Нет… Не потеряла… О! Бедная моя кошечка! — в отчаянии кричала девочка.
В то же самое время бедное дитя кашляло так сильно, что Труман испугался за нее. Старик не знал, как ее успокоить; он говорил, что она сильно заболеет, что ей надо идти домой.
— Нет, нет, она меня больше не пустит, — ответила Герти, — да я и сама не пойду!..
— Кто тебя не пустит? Твоя мать?
— Нэнси Грант.
— Кто такая Нэнси Грант?
— Злая женщина, которая утопила моего котеночка в кипятке!
— А где же твоя мать?
— У меня нет матери!..
— Чья же ты, моя бедная крошка?
— Ничья.
— У кого же ты живешь?
— Жила у Нэнси Грант, но я ее ненавижу! Я бросила полено ей в голову, и жаль, что не убила…
— Молчи, молчи. Нельзя так говорить. Постой, я потолкую с ней.
Фонарщик пошел к дому и хотел повести за собой Герти, но та сопротивлялась, да так энергично, что он вынужден был оставить ее на улице. Он вошел прямо в комнату, где Нэнси в этот момент перевязывала себе голову старым платком, и стал говорить, что надо взять ребенка с улицы, что девочка замерзнет.
— Пусть мерзнет! — ответила Нэнси. — С меня довольно! Это какое-то проклятие, какое-то дьявольское отродье! Удивляюсь, как я могла держать ее до сих пор. Надеюсь никогда больше ее не видеть. А что, по-вашему, я должна взять ее? За то, что она пробила мне голову?!
— Но куда же ей деваться? — сказал Труман. — Ведь в такой мороз она может замерзнуть и умереть.
— Да вам-то что за забота? Берите ее к себе, коли хотите, а я уж довольно терпела от нее! Пусть замерзает, мне это безразлично. Но не бойтесь: эти дети, которые появляются неизвестно откуда, не так-то легко погибают. Это дитя улицы, пусть город о ней и позаботится; и вы поступите разумнее, если пойдете своей дорогой и займетесь своими делами.
Труман не стал настаивать. Горящие гневом глаза Нэнси, ее угрожающий вид не предвещали ничего хорошего, и он предпочел благоразумно удалиться, прежде чем разразится буря.
Когда он вернулся, Герти уже не плакала.
— Ну, вот, — сказал он, — она не берет тебя.
— Какое счастье! — воскликнула девочка.
— Куда же ты пойдешь?
— Не знаю. Можно мне пойти за вами и смотреть, как вы будете зажигать фонари?
— А потом? Где ты будешь спать?
— Уж и не знаю. На улице, наверное. Буду смотреть на звезды. На улице не очень темно. Вот только холодно!..
— Холодно? Да ведь ты замерзнешь раньше, чем настанет утро.
— Что же тогда делать?
Труман со страхом смотрел на Герти. Он не мог оставить ее на улице, да еще в такой холод. Но что делать? Привести ее к себе? Он был беден и жил один.
Страшный приступ кашля, который в этот момент сотряс грудь ребенка, рассеял неуверенность старика. Взяв Герти за руку, он сказал ей:
— Идем со мной.
И Герти, не спрашивая куда, доверчиво пошла за ним.
Когда старик останавливался зажигать фонари, Герти смотрела на его работу с таким вниманием, как будто это было ее единственной целью. И только когда они повернули за угол и прошли еще некоторое время не останавливаясь, она спросила, куда они идут.
— Домой, — ответил Труман.
— И я с вами?
— И ты со мной. Вот мы уже и пришли.
Труман отворил калитку, и они вошли в узкий дворик, который тянулся вдоль приличного на вид двухэтажного дома. Они миновали несколько окон и, подойдя к маленькой двери с задней стороны дома, старик открыл ее и ввел девочку в свою комнату. Холод пробирал Герти до костей; от долгой ходьбы по тротуару ее босые ноги посинели.
Комната была нетоплена; в глаза невольно бросались грязь и беспорядок. Тру поспешил отнести свою лестницу и тряпку за перегородку, затем, вернувшись с охапкой дров, развел огонь в очаге. Через несколько минут пламя весело загудело, и комната быстро прогрелась. Подтащив к очагу старую деревянную скамью, фонарщик постелил на нее свой толстый, подбитый мехом плащ и, взяв маленькую Герти на руки, бережно посадил ее на это теплое и удобное ложе, а сам принялся готовить ужин. Старый холостяк, Труман все умел делать сам.