В сумерках Квелли Келлимоузен берет новую бутыль с маслом. Грета ерзает у очага, через плечо поглядывая на мужа.
— Ханна сказывала, в городе, где живет ее свояченица, фонарщики разбавляют масло, чтобы и своей семье хватило.
Квелли Келлимоузен и ухом не ведет. Как в другом городе, не его печаль, а здесь он в ответе, и его семье хватает. Не глядя на Грету, он берет суму и лестницу и пробирается в сенях мимо давно ставших ненужными вещей: здесь любимый кувшин Греты, сам-то прочный, но с отколотой ручкой; старые часы, на памяти Квелли не ходившие, а изредка прохаживавшиеся пару раз в месяц; потрескавшаяся колыбель.
Изо дня в день Квелли Келлимоузен уходит в темнеющий город со своей приставной лесенкой и сумой на плече. В эту пору ставни уже закрыты, и на извилистых улочках мало кого можно встретить, но Квелли Келлимоузену никогда не бывает одиноко.
На небе одна за другой загораются звезды. Поговаривают, что это души умерших детей, но Квелли Келлимоузен считает, что это души умерших взрослых: слишком они далеко. А дети должны быть рядом.
— Пей, Петер, — бормочет он, подливая масло голодному огоньку. — Тебе много надо, ты у нас молодец. Пей, Минна, моя красавица.