так мало жизни надо чтобы простором южным до сих пор
на фотокарточке где прочерк от сих до сих под козырек
густой метлы тире и точек чернильной горечи моток
ты помнишь всё и что за дело креольчик нёс шкатулку в лес
и сердце бедное немело под белой скатертью небес
***
так вот и тело твое распадется на мел и глину
на белорусские спички и карамель «Дюшес»
детское время ноль восемь копейку к зрачку придвину
сквозь поредевшую кожу пробор серебра на вес
так они машут тебе из далекой прекрасной дали
под неприкрученный вентиль где пепел ресничный врозь
за берегами тепличного Брайля забыли недострадали
нет вам размена печали и выбрать не удалось
где по ребристому гуртику цифры твоей кончины
добрые девушки пишут стихи дракона разить копьем
119
речью сошедшей как мельхиор с отколовшейся половины
теплое тело твое избывает тебя живьем
***
то, что я помню наизусть
про «liebe dich», а потом «ich sterbe»,
не вызывает светлую грусть,
прежнюю грусть, но бумага стерпит
скудные памятки: «выпал снег»,
«завтра купить крупу и селедку».
что тебе делать теперь без тех,
снегом кому выстилают кротко
красной дороги куда-нибудь
для безбилетных с культей дрожащей
их полотно. пятьдесят на грудь,
влево чуть-чуть. и дышать бы чаще,
и улыбаться, когда на свет
вылетит птица стеклом наружу,
только в стихах окончанья нет —
снова строку забываю ту же.
120
***
над корешками книг запрещенных и старыми песнями о влюбленных
и светом над вечною мерзлотою истории больше не быть простою
павлиньим пером из медвежьей шкуры фамильным пирожным от тети Шуры
так глянец вины и здоровой пищи тебя заставляет казаться чище
разгадывать дым от его «Казбека» с отменой пропорций кладет под веко
твой старенький дом вечным детством мертвых во всех очертаниях полустертых
ты видишь теперь на ковре где Репин и серенький волк там из гипса слеплен
и плачет Аленушка над водою истории больше не быть простою
истории больше не быть и чудо поддельною подписью ниоткуда
проступит а лучше бы акварели во что бы мы верили как умели
121
да и не жарко у нас не то что в родном Петрограде
Бердяев пишет статью о соблазненном стаде
наборщику отнес наборщик выбросил яти
молитвы бубнил под нос и лезвием Христа ради
одним казанским крестом от ключицы до уха
Бердяев выжил потом но слышал гласные глухо
купил в аптеке один пакет порошка в цидулку
а был ведь чей-то он сын и в ухо падали гулко
Анна-Анна безымянно лежит в лимонаде «Колокольчик»
истопник ей в левое ухо льет целительно йод
а в правое ухо поминальные песни любви поёт
да и не жарко у нас и не холодно всплыла в некотором отдалении
от городских коммуникаций
и растет в кружке с водой скоромным грибом-коробом
а Бердяев несколько спичек украл у прошлых своих хозяев
стыдные тайны хранит на тыльной портрет
are you going to be from the capital of this state
вот и давеча застрелился сначала в диву одну влюбился
а потом всё равно застрелился и все сказали что он эстет
и вода каплет из уголка все сказали что это река
но откуда река на этом пятом на квадраты снова разъятом
122
Бердяев видит что это неплохо от черного Бога в петлице
так и будет ковыль домотканая степь до парадной стелиться
123
нет попомни мое слово мы с тобой не увидимся снова говорит
скоро Верден последнее мирное лето мир треснул по шву
и прочие штампы в которых я дальше живу
можно просто сказать mutabor не зря прочитали Гауфа и латынь
не молчи да исполнится прежде всего до рассвета сгинь
вот нечистая мерная поступь истории знак вычитания корня
тесные босоножки твой линкор убит на первый раз все утонули
серебра самородок пули ровно ложится сердце твое похоже на
тесные босоножки но вот все вернутся обедни заказывала жена
питательные обеды из трех блюд и компота
смерть это не то что жизнь это утомительная работа
нет попомни словарный запас уже не спасет никого серебро вкуса олова меди запекшейся крови
кровь в висках молчит и это чувство пока что внове
поверенные слуги любимые femme хрусталь «О Германии» книга мадам де Сталь
да что они все там знали пометки только вначале
смерть это просто скука в буквы щуриться близоруко
изобретать свой детский трехколесный велосипед
никого нет рядом совсем никого здесь нет
124
иностранный шпион оказался девицей из Лодзи
надевая манто на свои сиротливые кости