наслаждение которого ты достойна и плоть слаба и душа покойна
не закончится никогда эта игра в города они тебе «а» и ты им в ответ «а»
натура мертва на древе ларец в ларце утка и мышь
скорее всего и ты просто сейчас не спишь
129
все эти мальчики девочки одинокие филологи конца нулевых
обязательно скажут что стихотворение — это не «стих»
помянут к ночи Джойса Северянина и Гладкова
ничто не ново под луной нигде ничего не ново
официанты закрывают счета ждут пока допьешь свое пиво
после жизни чужой здесь наверное некрасиво
оставаться ждать метро помесь гари и кофеина
время ушло но наши писатели в целом писали длинно
хватит на всех несбывшейся нежности в неразборчивость самиздата
в майский озноб пересказанный нам когда-то
в лишних подробностях тонет всё и всё сохраняет память
буквы теперь ни одной наверное не исправить
буквы теперь ни одной не проступит на этих стенах
где сплошной чередой купцов и военнопленных
распускается ноль последнего турникета
где количество слов зачтется тебе за это
130
черная-черная рука уже нашла твой подъезд мальчик-с-пальчик и жалок наш балаганчик
белки в Лубянском проезде вот он висит этот щит к филенке прибит тело белое пеной спит
в яме спасибо дорогу найдем мы как-нибудь сами
следовать за приятными женскими теплыми голосами
за угол повернуть проползти хоть еще чуть-чуть
что у тебя в груди кислое яблоко с прошлой перемены а в подвале пристав за предательства и
измены
родине-матери с пряничным домиком из кнута (эта символика города смерти не так чтоб очень
проста, но и не слишком сложна)
оскверненных святынь здесь в меру экстренный телефон на прямую линию мэру там где раньше
«массаж и любые виды досуга»
как же это легко — никогда не любить друг друга
не оставить уколом прививкой «укус комариный» вакцину от горького глаза
как это легко — ничего никому не оставить по смерти, ни разу
дрожащей рукой не чертить на крови ни сердечки, ни стрелы,
пока твое сердце не лопнет в груди от межреберных мышц неумело
***
рвет занавески метель, в ощущеньях дана снаружи, в утлой печурке тлеют мертвые души
том второй — вот Аксинья когда-то была живой, мечтала выйти за управдома, к погибели вечной
сердцем влекома,
автору «Горя от ума» убирала московские дома — примерно было по двадцать комнат, но она
131
уже ничего не помнит,
кто там что делал с женою друга — главное чтоб на улице сухо.
Мойка выходит из берегов, рыбарь проматывает улов на скучных женщин и злых золовок.
город ветрен, почерк неловок. на атласных подушках «георгий» с крестом, черемухи цвет, отпели
постом.
третий аркан выпал опять, будущих лет не положено знать,
так и тянет Аксинья горлом луженым горькую песнь, что положена женам,
из-под земли, управдом в расстрельном, на подмалевку холста им Стрельну
не отдают, говорят — сгодится. карандашом замирает птица.
132
Амалия едет в своем шарабане в Рязань молча пьет валерьяну
ей грустные песни извозчик поёт рифмы путает спьяну
на юге черешня цветет а в столице подледного лова
пустой красноперкой на пресненский лёд перебраться готова
и кровью соленой дышать и внимать повеленьям пророка
плохая жена безответная мать и крючок в сиплом горле жестоко
как маятник снова качнувшийся вспять по разорванной вене
берлинской лазурью под веком смешать бывшей нежности тени
и грустные песни извозчик поёт где пучина могила
какой там по счету уже поворот что когда-то кого-то любила
теперь и не верится даже рука утопает в коричневой сарже
последней заставы печаль далека сердца линия глаже
133
если не умерла то могла бы жать посильнее
верхняя ля всегда западает на песне о Лорелее
этот язык не совсем для любви но только щадит умлаут
первые розы цветы что в морозном стекле не вянут
третий куплет никого здесь нет кроме нас морфемы жующих
от плоти живой вкушая запрет и мертвых материй пуще
цепляясь не знаю что стало со мной и думать об этом ересь
повешенный верит вниз головой что смыслы еще не делись
если не умерла то могла дочитывать Гейне
под слоем трещин оргстекла подключичных артерий к ней но
никто не помнит как гребень жег ладонь и зубьями в скалы
любой переводчик не то чтобы плох но отмели слишком мало
а если точно не умерла просто фиолет на скулах старшая группа уснула
никто не бросает подушки в бездну как будто что там неизвестно