Би рассеянно гадает: если его застрелят, какую фотографию покажут в новостях? Зернистый снимок, где он с бокалом в руке? На открытии галереи? Это дурацкое черно-белое фото сделали для той рекламы, на которую у него не хватило денег. Негативы все еще у фотографа. А у Би на руках только единственный экземпляр с надписью «Пробный отпечаток» посредине.
Доказательство того, что он существовал.
Что вы его не знали.
Что он не тот, кого вы бы запомнили.
Что он так и не сделал этого.
Что он из тех, кто заслуживает внимания прессы только после смерти.
Теперь Би понимает: что бы он ни сказал, его не услышат. Это новое поколение. Со своими идеалами, принципами, готовностью противостоять угнетению и абсурду. Облеченные в броню наивности, процветающей кровью. В каждом новом поколении именно молодежь ведет вперед. К миру, к войне, к переменам. У этих идеалистов нет будущего. Но будущего нет без этих идеалистов.
— Эй, это он!
На него со всех сторон показывают пальцами. Это он. Би. Он был с ней. С Кувалдой. Кресло. Но это всего лишь те, кто протестует против протестующих. Критиканы. Меньшинство, в лучшем случае неорганизованное и случайное, как посыпка, которую швырнули на торт с другого конца кухни.
Это гребаное кресло меня доконает.
Именно в этот момент Би испытывает острую боль в левом боку. Боль стреляет в руку и возвращается в грудную клетку. А потом в шею. И там взрывается.
Но где ему встать, где отметка на полу? И телесуфлер отсутствует. С Белль Дэй сейчас разговаривает Дакворт. Однако на полдороге Росс Робардс осознаёт, что ему необходимо обратиться к толпе, а единственный способ сделать это — добыть мегафон, иначе телезрители увидят, что он не пользуется поддержкой, и останутся на своих диванах. Ну, может, отправят в эфир сообщение. Но Робардс не прихватил с собой мегафон, и сейчас он есть только у розововолосой девицы в обтягивающей белой футболке с надписью «Муза». С небольшой самодельной сцены она смело обращается, размахивая мегафоном и бутылкой воды.
— Пейте! Пейте! Пейте!
В первом ряду несколько молодых людей в бейсболках, с рыхлыми пивными животами орет:
— Сиськи! Сиськи! Сиськи!
Будь у пейнтбольных маркеров лазерные прицелы, эти недоумки засверкали бы, как рождественские елки.
Продавцы в футболках МСИ и с изображениями Человека-пузыря, склонившегося над фонтаном, продают бутылки с «фонтанной» водой. Когда очередную бутылку вынимают из пластикового ящика со льдом, этикетка намокает и отстает.
— Не стойте в очереди! Все сюда! Налетайте, Пикассо.
Боль в сердце. Это не сердечный приступ. Но неожиданная взрывная волна чуть не сбивает Би с ног. Внезапно он ощущает тоску по своему другу, Кувалде. Чувствует ее руку в своей руке.
За мной приехали.
Он скучает по ней.
Скучает по своему другу.
Люблю…
Ее последнее, залитое кровью слово затерялось в вечности.
Они люди старой закалки и сейчас должны были бы стоять с попкорном и в сторонке. И издеваться над экстремистами с обеих сторон. Делать единственное, чем они когда-либо занимались, чем вообще следует заниматься, наши потерянные милые придурки.
Заткнись, и погнали.
Он чувствует руку на своем плече.
Все будет хорошо, Би.
Это голос Кувалды.
Займись своим делом.
Рука исчезает, но теперь Би замечает саму Кувалду. Краем глаза. Он протискивается мимо кого-то и видит, что это всего лишь студент, с более длинными дредами и лет на пятнадцать моложе Кувалды. С проколотой губой. И косячком в зубах. Тем не менее Би подходит к Кувалде и обнимает ее. Она ощущает флюиды друга. И тоже обнимает его. Оно умиротворяет Би, это последнее объятие суррогата. Дух подает голос. «Мир тебе, брат», — говорит студент, выпуская облако дурманящего дыма.
Би не терпится рассказать обо всем Олив. Сообщить ей, что он увидел своего друга, хотя бы на мгновение. Сказать ей, что он любит ее.
Я люблю Олив.
Би отворачивается от толпы.
Чушь собачья.
Ему не нужен весь этот хаос. Он найдет Олив. И они уедут домой. Займутся любовью. Будут создавать искусство. Пусть эти молодые идеалисты, идиоты и профессионально подготовленные бойцы сами между собой разбираются. Именно это, думает Би, ему и следует сделать.