А пока я стою на берегу Фонтанки и разглядываю через реку знакомый фасад. Я даже не уверен, зайду ли я вовнутрь. Это для меня теперь каждый раз — поступок. Готов ли я к нему сегодня?
Вот он стоит, отдельно от меня, Большой драматический театр (бывший Суворинский). И я стою отдельно от него. И не тороплюсь уходить. Просто смотрю, и крутятся в голове пушкинские слова: Где я страдал, где я любил, Где сердце я похоронил.
Далее и далее вниз (или вверх?) по реке Довольно долгое время казалось, что здесь, у Лештукова моста, кончается мир. Да так оно и было — мой мир кончался здесь. Ходить дальше было просто незачем. Учение, любовь, интересы, свидания, кино, театр, работа — все как–то укладывалось до этой черты. А если и расширялось, то только по другим, перпендикулярным Фонтанке направлениям: или по Невскому через мост на Васильевский остров, или на многочисленные тихие Советские улицы, параллельно устремляющиеся к Суворовскому проспекту, или точечно — на Лахтинскую улицу, на проспект Добролюбова Петроградской стороны. Там были окна, под которыми я стоял, сгорая от ревности и надежд.
Вы сами заметили, наверное, уважаемый читатель, что окна, под которыми стоишь, всегда почему–то далеко от твоего дома и транспортное сообщение между этими двумя точками почему–то (всегда!) скверное. К тому же стоишь (почему–то?) всегда в ночное время, и транспорта вовсе нет. Конечно, есть такси (кстати, такси в те далекие и проклинаемые ныне времена было доступно даже малоимущим студентам), но такси — попробуй поймай (надо признаться, что в далекие и проклинаемые ныне времена поймать такси — это как поймать Синюю птицу). К тому же с возвращением домой всегда какие–то добавочные проблемы: летом мосты разводят, опоздал — сиди до утра, жди; зимой мосты не разводят, но на мосту этом так мороз проберет, что думаешь про себя: «Не–е–ет, все , больше меня под эти окна не заманишь!» Так и думаешь… твердо… долго… до самого следующего вечера.
Так что пути мои расширялись, но долгое время не удлинялись по хребту моей жизни — по Фонтанке. Здесь путь до БДТ — и точка! Я ведь в БДТ ходил задолго до того, как стал работать в нем. Лет десять я был сперва его исправным зрителем. Я обожал этот театр — все спектакли видел, всех актеров знал (издали, конечно!). Ну а что там, дальше по Фонтанке, что там за БДТ — неведомо. Кажется, ЛИИЖТ — железнодорожный институт… А на другом берегу какие–то четыре трубы в ряд маячат… Завод? Какой? Буксир тянет баржу туда, вниз (или вверх — всегда путаю), — туда, где дома теряют свой жилой вид и превращаются в мрачные заводские корпуса. Туда, где небо всегда низко висит над серой водой и серым асфальтом. Там облака смешиваются с дымами. Изредка украсит картину трамвай, желтой гусеницей проползающий по дальнему мосту, а потом снова сплошной колонной грузовики, грузовики — серые, ворчливые, подпрыгивающие на кочках и рытвинах.
Слава тем, кто жил на одном месте и не расширял круга, предками очерченного для жизни. Слава тем, кто не соскучился в этом кругу, а шел вглубь — к тайнам дарованного им кусочка природы (ведь природа и на малом пространстве бесконечна), к тайнам неба, которое все равно над нами, движемся мы или стоим на месте, к тайнам своего сердца. Слава им, НЕПУТЕШЕСТВЕННИКАМ, слава НЕПОВЕРХНОСТНЫМ ЗНАТОКАМ всего на свете. Но мы, жители больших городов, в прытком, егозливом ХХ веке на это не способны. За каждым мостом другой мост. За теми домами другие дома. За одним перекрестком, какое направление не выберешь, будет другой перекресток.
Пойдем–ка дальше по речке Фонтанке. Пойдем, постукивая ладонью левой руки по пупырчатым чугунным перилам парапета, нагретого июльским солнцем. Лучше всего просто идти и ни о чем не думать. Так оно и получается… первое время. Но потом невольно натягиваются незримые ниточки между деталями пейзажа и собственной жизнью.
Вот тут жил одно время мой друг Олег Басилашвили. К нему сюда я заявился с чемоданом однажды на рассвете после крушения семейной жизни.
Вот Гороховая улица — тесная, грязная. В те годы она называлась улицей Дзержинского, но название не привилось — все равно звали ее Гороховой. Ничего особенного в этом названии нет, но упрямо звали так, а не иначе. Здесь жил (говорят!) Илья Ильич Обломов. Может, и правда. Здесь, было время, проживали интересные наши младшие коллеги, режиссеры Кама Гинкас и Гета Яновская. У них за чаем и сухим вином познакомился я с удивительным парнем, пишущим отличные, небывалые стихи, независимым и упрямым. Звали его Иосиф Бродский.