– Развлекаешься? – спросил мужчина, улыбнувшись.
В его голосе не было злости, но эльфийка вздрогнула от неожиданности. Музыка тут же оборвалась, Эллана вскочила с места, выпрямив затекшую спину. Лютню она продолжала прижимать к груди, и ее прощальный вскрик повис в воздухе, отражаясь потолком, стенами, снова потолком, и снова холодными нынче стенами.
– И кто тебя сюда пустил? – спросил эльф, деланно нахмурив брови. – Магнолия, наверное, – ответил он сам себе. – Ох, это очень, очень жалко. Придется мне все же оторвать ей уши…
– Я пришла сама, – сказала Эллана, опуская лютню на ее законное место. – Она… Она не в курсе.
– Господин, – укоризненно закончил Фан’Харел.
– Господин, – процедила эльфийка.
Маг снова улыбнулся, разворачиваясь. Странно, но он не носил туфель, как и все рабы, служившие в его просторном имении. Эльф лениво плюхнулся в кресло, повернутое к кровати лицом, и глядел на Эллану не то осуждающе, не то с нескрываемым интересом. Волосы она снова собирала в косу, и загар медленно сходил с медной кожи, пока солнце не имело к ней доступа. Девушка выглядела иначе: не такой гордой, не такой вздорной, как в первую их встречу, не такой… Интересной.
Эллана не хотела рассматривать его в ответ. Но глаза ее нет-нет, но скользнули по фигуре господина. На плечи эльфа была накинута шкура пушистого белого волка, куски его усеянной шерстью кожи спускаются на оголенную грудь Фен’Харела. Штаны длинные, из темно-коричневой кожи… А его рыжие волосы заплетены в мелкие-мелкие косы, тут и там блестят серебряные бусинки, тут и там виден этот блеск.
– Занятно, – ответил он громко. – И тебе, что, больше нечем заняться?
– Нет, – ответила эльфийка. – Господин, – добавила она, резко отвернувшись к окну.
– О, какая ты смышленая, – сказал эльф, пряча улыбку ладонью. – Ну так сядь, раз уж пришла, не стой там.
«Запомни, желания и прихоти господина – не тебе осуждать. У них есть все, милочка, все есть. Конечно, от этого всем им сносит крышу, дичают понемногу, любят подурачиться, аки детишки», – говорила старая служанка, пока Эллана завтракала и обедала в ее обществе. Кое-что женщина все же смогла в нее вдолбить, кое-что отразилось в разуме девушки: картина праведного гнева эвануриса, крошащего в прах всю ее дикую семейку, каждого из ее любимых псов в хлеву.
– Как тебе мой дом? – спрашивал он, лукаво улыбаясь. – Только говори честнее, я все равно не обижусь на твой вкус.
– Он большой, – ответила Эллана громко. – Больше, чем у Андруил.
В ответ эльф рассмеялся. Когда девушка подняла очи, чтобы взглянуть на него, в глаза ей бросились его веснушки. Бледно-рыжие веснушки светлели на его приятном лице, отражая не то веселость нрава, не то неряшливость. Эванурисы обычно следили за собой, всеми путями избегая подобных явлений. Шрамов, родинок, любых отметин, что были в их глазах постыдными вещами, на лицах и телах господ почти никогда не было следов чего-либо. Только особенные пятна и родинки, что вывести не удавалось или просто не хотелось – «украшали» их холеные тела.
– Ты не должна звать ее так, – сказал эльф, продолжая улыбаться. – Госпожа Андруил, как и… Как и все они. Мы.
Дикарка кивнула, чувствуя, что руки ее ищут друг друга, чтобы сложить ладони вместе. Она прошла вперед, остановилась у соседнего кресла, но садиться не стала. Что-то останавливало. Только один его взгляд, в котором плясали нетерпеливые искорки заставил ее опуститься вниз. Эллане казалось странной, постыдной такая близость к эванурису. Ей бы сейчас взять эту самую лютню, чтобы хорошенько избить его напоследок…
– И кто научил тебя играть? – спросил Фен’Харел, продолжая улыбаться.
– Мой отец, – ответила она почти гордо. – Он был нашим мастером, господин.
– И много вас?
Выспрашивает. Девушка нахмурилась, но встретила его взгляд с гордой готовностью. Ее рука прошлась по длинной каштановой косе, приглаживая выбившиеся из нее волосы, и мужчина нашел ее вид предельно трогательным. Пальцы девушки двигались медленно, мучительно. Все еще загорелая кожа обнажила перед эльфом все свои секреты.
Эллана любила охоту: шрамы на ее пальцах говорили о том, что та часто использует лук и стрелы. Насколько хорошо она им владеет – понять сложно. Под шеей, у ключицы у нее большая белая ссадина, царапинки помельче покрывают открытые участки рук. Не так много, около десяти-двенадцати штук. Если не рассматривать ее так пристально, можно и не заметить.
– Что, боишься, что я отправлюсь по лесам и всех вас изловлю? – улыбнулся маг, все еще ожидая ответа. – Впрочем, ты правильно молчишь, я все понимаю. Хотя, могла бы и поблагодарить меня…
– За что, господин? – почти злобно ответила Эллана. – За этот замечательный траурный наряд?
– А ты хочешь другой?
Улыбка не сходила с его лица, маг не собирался отпускать нить беседы. Он общался с равными по статусу, и это каждый раз выводило его из себя. Одна беседа, вторая и третья – все, словно одна, тянущаяся от человека к человеку… Все были похожи друг на друга. Эллана опять отвернулась, и эльфу на секунду захотелось вскочить, дернуть ее за подбородок, чтобы больше девчонка так не делала.
– За то, что я спас тебя от Фалон’Дина, – сказал хозяин уже без улыбки. – Он спрашивал меня о тебе.
– Что спрашивал?
Ей и самой вдруг стало интересно. О, этот Фалон’Дин. Тот, что выкрал ее из лап беспечной жизни скитальца, тот, что испортил ее существование, превратив его в древесную труху. Эльфийка смотрела на господина почти без страха, и ее темно-зеленые глаза полнились чем-то теплым, притягательным. Казалось, что она не выбирала слов для ответа, говорила то, что вертелось на ее остром языке, не желая уходить. Потому что Эллана все еще была свободна. Свободна внутренне, не вскормленная указаниями социума, не считавшаяся с мнением клейменой толпы.
– Хотел узнать, какова ты на вкус.
Лютня упала. Эллана плохо прислонила ее к стене, гриф мазанул по мрамору, струны звякнули, когда дека коснулась пола. Маг не шелохнулся, а эльфийка испуганно вздрогнула. Он наблюдал за ней, словно хищник, ждущий, что жертва вот-вот взвизгнет, двинется с места, попытавшись убежать от верной гибели, загоняя себя только глубже в чащу, ближе к смерти. Девушка чуяла в собеседнике опасность, но только слабую, не требующую беспокойства. Она перевела взгляд к окну.
– И что вы ответили, господин?
– Что понятия не имею, что ты теперь стираешь мою одежду, и, кажется, поливаешь цветы в горшках.
Он захохотал, откидывая назад густые волосы, убранные в косы. Звук его голоса разлетался по дому, просачивался под каждую дверь. В коридоре что-то скрипнуло: Магнолия делала обход. Она сейчас постучится, предложит хозяину что-то съестное, может быть, еще и ванну или хорошую книгу.
– А он сказал, что я – дурак, – вдруг продолжил эльф. – И что такую красотку использую не по назначению. Сама-то ты как считаешь? В чем тогда твое назначение?
Улыбался он до жути лукаво, и краешек его белых зубов показался Эллане оскалом. Словно она – галла, попавшая в волчью хижину случайно, словно она – зверек, нашедший свою погибель в мрачном ночном лесу, что казался ей безмятежным. Девушка набрала в грудь воздуха, заставила себя отвести взгляд от его серо-голубых глаз, чтобы скинуть наваждение. Эти очи внушали ей страх, интерес… И отталкивали. Поразительно далеко, потому что сейчас Эллане бы очень хотелось очутиться на той горе, что виднелась из маленького окна.
– Мне пора возвращаться к работе, господин, – сказала она, увиливая от ответа.
– Да? Мне казалось, что у тебя больше нет дел.
Дикарка уже поднялась с места, но еще не ушла, ожидая разрешения. Маг медлил, раздумывая, хочет ли он еще поговорить, помучить ее смущением. Тень выскользнула из-под двери, взгляд мага обратился к ней. Кто-то ждал его там, и мужчина широко улыбнулся, понимая, кто пришел.
– Можешь идти, – сказал маг. – Но впредь спрашивай, прежде чем взять мою лютню поиграть.
– Да, господин, – ответила девушка, поворачиваясь к выходу.
Сердце колотилось в груди, больно било по ребрам. Если она убежит от этого хозяина, ее поймает тот… Другой. Мурашки сбились в стайку, прошлись вдоль позвоночника маршем. Эллана толкнула дверь бедром, думая о том, как ей следует поступить. Нет, оставаться здесь нельзя, и через месяц, через два она точно улизнет, получше изучив местность. Может быть, к тому времени маг о ней и забудет? Они живут так долго, так долго существуют, чтобы запоминать каждую мелочь?