В который раз говорю тебе — воспользуйся деньгами. Они помогут тебе. И уволься, в конце-концов, из магазина Манса. Это место не для тебя, ты способен на большее.
А теперь о самом главном, Теон. Я хочу поговорить о том, что очень сильно резануло меня по сердцу.
Ты врешь мне, мой славный. И мне ужасно больно читать эту ложь — не потому, что ты меня обманываешь, а потому что ты обманываешь сам себя.
Ты говоришь, что тебе хватает денег и что у тебя все прекрасно.
Но я знаю, что на самом деле ты едва сводишь концы с концами и ненавидишь свою каморку.
Ты ненавидишь свою жизнь. И не нужно кричать, что тебе хорошо, Теон. Ты не можешь меня обмануть, я слишком хорошо тебя знаю. Тебе сейчас очень плохо. Так плохо, что ты готов выть от тоски.
И меня это ранит. Потому что никто, кроме меня, тебя не понимает. Потому что никто, кроме меня, не может прекратить твое одиночество. Потому что никто, кроме меня, не сможет дать тебе то, в чем ты нуждаешься. А ты, вместо того, чтобы принять мою помощь, постоянно отталкиваешь меня.
Ты очень несчастен, Теон, я чувствую это. Ты словно сидишь в такой же камере, как и я, только твоя клетка немного просторнее. Ты сам себя запер в тюрьму, и тебе очень плохо. Как и мне.
Скажи мне, кто еще сможет понять твое состояние?
Но мы можем помочь друг другу. Расскажи мне о своих мыслях. Опиши, что ты чувствуешь. Как только ты изложишь все это на бумаге, тебе сразу станет легче, поверь мне.
А твои письма дадут мне надежду, что даже в тюрьме можно продолжать жить, а не просто существовать.
Выговорись в письме, Теон. Я хочу услышать твой голос и твои интонации. Только на этот раз, пожалуйста, напиши мне правду.
Я жду ответ.
Твой Рамси Болтон.”
Рамси снова влез под кожу, увидел насквозь все то, что пряталось за словами.
Он с ужасом понял, что Рамси опять написал правду о том, насколько сильно Теон ненавидит свою жизнь. Он пошел на кухню и налил себе виски. Рамси велел ему бросить пить, уволиться с работы, сменить жилье и начать тратить его деньги. Но Теон больше не собирался подчиняться ему, хотя понимал, что Рамси был прав и в этом. Зато теперь Теон не чувствовал угрозы и ему больше не нужно было таскать с собой Киру на работу.
Он взял ручку и блокнот, отпил виски и начал писать ответ.
“Я так понимаю, что тебе там скучно и нечем заняться, вот ты и пишешь мне все эти письма. Однако я не вижу, зачем мне все это нужно. Я наконец-то свободен, и у меня такая жизнь, которую я сам себе выбрал. И мне не нужны твоя забота и твое сочувствие. Мне вообще ничего не нужно от тебя. Каждый день я вижу свои руки. И каждый день я вспоминаю, как ты отрезал мне пальцы. Я выбрал неверный путь, и он привел меня к тебе. Я дорого заплатил за свои ошибки. Ты тоже выбрал свой путь, и он привел тебя в тюрьму. Теперь настала твоя очередь расплачиваться. Мне не жалко тебя, Рамси. И я не собираюсь тебе помогать.”
***
Теон немного завидовал соседям, несмотря на то, что они частенько ругались так, что об пол летела посуда и прочая домашняя утварь. Обычно это происходило, когда Игритт начинала качать права и доказывать Стиру, что она не принадлежит ему. Игритт кричала, что она — свободная женщина, поэтому вольна распоряжаться своей жизнью и своим телом по собственному усмотрению. Теон грустно улыбался, слушая соседские скандалы, потому что они всегда заканчивались одинаково: бурным перемирием, скрипом кровати, громкими стонами, рычанием Стира и вскриками Игритт. Ему казалось, что они ругались лишь для того, чтобы потом мириться.
Управляющая домом Маша Хеддль отловила его около подъезда, схватила за локоть и горячо зашептала в ухо:
— Присмотрись к новому соседу, который со шрамами! Он точно сектант! Я слышала, что эти сектанты режут сами себя и едят человечину!
— Не может быть! — недоверчиво нахмурился Теон.
— Точно тебе говорю! Я видела по телевизору, там рассказывали про таких. Еще у них птицы есть, которые все видят и им рассказывают.
— Но у этого же нет никаких птиц. Я помогал ему носить вещи, я бы заметил.
— Ты будь внимательнее с ним, и если что увидишь — сообщи куда следует!
Теон заверил управляющую, что непременно будет приглядывать за соседями. А в мыслях покрутил пальцем у виска — придумала тоже, человечину они едят.
Однажды утром, возвращаясь с собаками с прогулки, Теон столкнулся с Игритт у подъезда. Она встала перед ним, мешая пройти, и долго смотрела ему в лицо, прикрытое темными стеклами очков.
— Это его? — кивнула она на доберманов. — Болтона?
— Да, — ответил Теон.
— А зачем тебе его собаки?
Теон не знал, что на это можно сказать.
— Они же не виноваты, что они — его, — растерянно произнес он. — Они себе хозяина не выбирали.
Игритт скривила губы и посмотрела на него так, словно хотела спросить “А ты?”, но передумала. Теон увидел у нее на шее, чуть выше острых ключиц, свежий синяк со следами крупных зубов, и по его спине пробежали мурашки.
— А я недавно видел Джона, — вдруг выпалил Теон.
— Да? — ее голос был нарочито безразличен. — И как он?
— Он был здесь в отпуске, мы вместе гуляли с собаками. И он нас даже пригласил домой на кофе.
— Неужели? — усмехнулась она.
— Джон был тяжело ранен, — при этих словах ироничная насмешка в ее глазах сменилась неподдельным беспокойством, — но уже поправился и уехал обратно в “Дозор”.
— Ну, передавай ему привет, — от беспокойства на ее лице не осталось и следа: Стир подъехал к дому на мотоцикле, широко развернулся, и мотор взревел, когда он крутанул ручку газа. Игритт с разбегу запрыгнула на высокое заднее сиденье, обхватила Стира руками, весело чмокнула его в макушку, прикрытую кожаной банданой. Они умчались со двора, окутав Теона и собак облаком вонючего белого дыма. Кира расчихалась и недовольно залаяла им вслед, дергая поводок.
Теон хотел бы передать привет, но Джон не пишет ему. Через несколько дней после отъезда Теон отправил ему смску: “Как дела?” и получил в ответ короткое “Нормально, очень занят”. И больше ничего. Теон не обижался на него и был уверен, что Джон не отвечал из-за загруженности по работе, а не потому, что продолжал считать его перевертышем, по вине которого погибла вся его семья.
Джейни загуляла и стала совсем несносной, не слушалась и норовила убежать, а вокруг нее стали виться кобели всех пород, от мала до велика. Теону совершенно не хотелось возиться со щенками, поэтому он стойко охранял ее невинность, отгоняя многочисленных кавалеров, а Джейни смотрела на него с укором.
Далла была уже на сносях, но каждый день приходила в магазин и ухаживала за Мансом — варила кофе, делала бутерброды и приносила ему еду на небольшом пластиковом подносе прямо в студию, при всяком удобном случае целуя мужа в небритую, морщинистую, как у бульдога, щеку. От нее исходила такая волна любви, что доставалось даже Теону: каждый раз, проходя мимо, она трепала его поседевшую макушку. Поначалу Теон дергался от ее нежных прикосновений, и Далла гладила его по волосам, успокаивая. Потом Теон привык и уже сам подставлял голову под ее ласковые руки.
Дома ему было скучно. Регулярные перемирия новых соседей доставляли ему определенные неудобства. Он даже подумал о том, что можно было бы пойти в клуб, как раньше, и снять там какую-нибудь девку, чтобы перепихнуться по-быстрому. Но когда он представил себе выражение лица девушки, разглядывающей его шрамы, его передернуло от отвращения. Шрамы могли быть сексуальными, как у его соседа Стира. Но считать красивыми шрамы Теона мог только извращенец.
Теон, пересекая порог собственного дома, каждый раз неосознанно смотрел на пол. Он одергивал себя, и все равно, как только он отпирал замок и поворачивал тяжелую стальную ручку — его взгляд сразу же падал на коврик у двери.
В городе было слишком жарко, девочки изнемогали, и Теон периодически заталкивал их в ванну, поливая из душа прохладной водой, но этого хватало ненадолго. Сам он пил ледяное пиво из холодильника, закусывая готовой дорнийской едой в коробочках. Он решил взять выходной, чтобы съездить с девочками на реку, дать им немного поплавать и порезвиться на природе. Теон следил, как девочки наслаждаются речной водой и свободой. Сам он в воду, конечно, не полез — не хотел показывать окружающим следы от ножа на своем теле, и сидел в тенечке на берегу, попивая пиво, которое быстро нагрелось на жаре и стало противным на вкус.