В общем, девочка действительно не ныла и не жаловалась, хотя ей, с ее ростом, перепадало еще меньше свежего воздуха, чем взрослым. Я даже подумала, уж не немая ли она — хотя плакать умеют даже немые. А вот ее мать в какой-то момент стала сереть лицом, а затем, не издав ни звука, безвольно обвисла, зажатая боками соседей и наваливаясь животом на дочку. И вот тут у той прорезался голос:
— Моей маме плохо! Помогите ей!
— Заткнись, — буркнул ей стоявший рядом мужик лет пятидесяти пяти, дочерна загорелый, с заскорузлыми ручищами рабочего или фермера. — Ты всех нас подставишь!
Но девчонка, понятное дело, не унималась:
— Мама, мамочка! Очнись! Пожалуйста, мамочка! Ну что вы стоите, сделайте что-нибудь, она же умрет!
— Заткнись, я сказал! — угрожающе процедил работяга, зашикал и еще кто-то, в то время как один из соседей женщины пощупал пульс у нее на шее и нахмурился — и в этот момент лампочка у нас над головами погасла, погрузив нас в абсолютную тьму.
Мы все — включая и девочку — помнили, что это означает, а если бы даже и нет, сквозь перегородку донесся лязг отодвигаемых запоров. Очевидно, таможенники заглядывали в фуру.
И вот тут девчонка, понявшая, что никто из нас ее матери не поможет, завопила во весь голос (оказавшийся, кстати, на удивление пронзительным), адресуясь уже к тем, кто снаружи:
— Пом…!!! ммм…
Я не видела в темноте, что происходит, но было очевидно, что кто-то — скорее всего, работяга — зажал ей своей лапищей рот, а заодно и нос, чтобы она не могла издавать ни звука. Но было уже, разумеется, поздно. Снаружи донеслись торопливые шаги и резкие выкрики на испанском и английском.
Когда гринго, разобрав туши, вскрыли перегородку, и лучи их фонарей ударили нам в лица, рука работяги все еще накрывала лицо девочки, словно личинка Чужого из старого американского фильма. Хотя в этом уже, разумеется, не было никакого смысла, но он зажимал ей рот и нос чисто машинально. Когда они заставили его убрать руку, было уже поздно.
Девчонка задохнулась. Ее мать тоже была мертва, они так и не смогли ее откачать. Плод внутри нее спасти тоже было невозможно — слишком маленький срок. Так что все оказалось напрасно — причем не только для этой семьи, но и для остальных искателей Американской Мечты.
Нас всех, разумеется, тщательно обыскали. В первую очередь они искали наркотики, но, конечно, нашли и мою ксиву. Не требовалось даже проверять чип, чтобы понять, что это липа — иначе что бы я делала в этом рефрижераторе? В общем, если за незаконное пересечение границы полагается простая депортация, то подделка документов — это уже статья, к тому же беглец с фальшивыми документами может быть скрывающимся от властей преступником с гораздо большей вероятностью, чем простой нелегал… Но гринго я была не нужна даже в качестве заключенной, поэтому меня отправили обратно со всеми прочими, отделив от нашей группы только убийцу, которого выдача в Мексику ожидала уже после суда в США. Но если всех прочих, перевезя обратно через границу, просто отпустили, то меня американские копы передали, вместе с изобличающей меня уликой, с рук на руки нашим перцам, чтобы они уже сами решали, возбуждать ли дело. Так я оказалась в камере полицейского участка в Тихуане. Поскольку я попала туда к исходу пятницы, мне предстояло пробыть в этой камере еще как минимум два дня, прежде чем судья решит, возбуждать ли дело и с какой мерой пресечения.
Был уже поздний вечер. В камерах свет погасили, но он падал снаружи через решетчатую дверь. Хотя этот день, казалось бы, вымотал меня в полный ноль, я не спала, а тупо сидела на койке, положив локти на колени и уставившись в пол. Не было ни мыслей, ни эмоций, ни даже физиологических чувств. Вообще ничего. Пустота.
Вдруг загремели ключи, но я даже на это не обратила внимания, пока голос охранника все же не заставил меня повернуть голову.
— У тебя сегодня счастливый день, — глумливо объявил он (я практически не видела его лица — только силуэт на фоне света сзади). — Давай на выход. За тебя внесли залог.
Когда до меня дошел смысл его слов, мой ступор мигом испарился.
— Кто? — спросила я. Мне виделся только один ответ на этот вопрос — Альварес уже вычислил меня и выкупает для расправы. Я смотрела на силуэт перца и думала, стоит ли напасть на него, чтобы меня оставили за решеткой уже по новому обвинению, или меня застрелят его товарищи? Впрочем, даже пуля от перцев лучше, чем то, что сделают со мной мясники Альвареса…
— Какой-то гринго, — ответил перец на мой вопрос.
— Гринго? — удивилась я. Представить гринго в качестве члена картеля «Тихуана» довольно затруднительно. Хотя, как говорили в еще одном старом фильме, никогда не говори «никогда»… — У меня нет друзей среди гринго.
— Стало быть, один все-таки есть, — усмехнулся охранник. — Поднимайся и пошли, здесь тебе не гостиница.
— Как его имя? — настаивала я. — Вы хотя бы проверили его документы?
— Конечно, все, как полагается. Только этим не я занимался. Мое дело — только выпроводить тебя отсюда.
— Как он хотя бы выглядит? Молодой? Старый?
— Тебе в отцы годится, — вновь усмехнулся он. — Хотя, конечно, для этого он слишком добропорядочный gentleman, — последнее слово перец произнес по-английски.
Его слова, хотя и произнесенные с издевкой, навели меня на совсем безумную мысль: а что, если мой мифический американский отец, в существование которого я никогда не верила, все-таки разыскал меня и приехал за мной, в точности, как обещала моя мать? Нет, на улице +30, и сезон явно неподходящий для рождественских сказок. Но надо все же взглянуть, что это за тип.
Тип действительно оказался мужчиной лет пятидесяти с чем-то, невысоким, худощавым, с небольшими залысинами над гладко выбритым интеллигентным лицом. Совсем не похожим на лицо гангстера. Скорее уж — университетского профессора (не то чтобы я много их видела вне кино, конечно), нежно любящего свою жену и трех дочек и по выходным играющего в гольф. Или в шахматы. Или во что там положено играть добропорядочным американским джентльменам, сделавшим успешную карьеру.
С тем же успехом такой джентльмен может быть главарем мафии. Или профессиональным мошенником. Или сексуальным маньяком.
— Здравствуй, Анхелина, — сказал он. — Не волнуйся, теперь ты в безопасности. Идем, я все расскажу тебе по дороге.
По-испански он говорил лишь с небольшим акцентом, и его голос звучал мягко, успокаивающе, с интонациями столь же располагающими, как и его лицо. Но меня подобными приемчиками не купишь. Знаем мы таких добреньких.
— Я тебя впервые вижу, — отрезала я, бросая косой взгляд на перца, в коем в этот момент (кто бы мог подумать!) видела своего защитника. — Объясни сперва, кто ты такой и зачем я тебе нужна.
— Я доктор Моррингтон, — ответил он, явно задетый моим тоном, и взмахнул перед моим лицом визиткой с золотым тиснением. Там действительно фигурировала аббревиатура MD, что, как я знала, значит «доктор медицины». — И, вообще-то, это я тебе нужен. Кстати, можно бы и повежливей с человеком, который за свои деньги вытащил тебя из тюрьмы.
— Я тоже не слышала от тебя «usted»[7], — пожала плечами я. На самом деле, ко мне за всю мою жизнь никто не обращался на «вы», и это меня ничуть не напрягает, но я терпеть не могу, когда «тыкающий» мне рассчитывает услышать «вы» в ответ.
— Давайте уже вы будете выяснять отношения на улице, — потерял терпение перец. — А мне нужна подпись сеньориты (я уже стала «сеньоритой», да), и у меня еще полно другой работы (в этом я сомневалась). Или есть какие-то проблемы? — он перевел выжидательный взгляд с меня на доктора.