Я начала понимать.
— Так ты говоришь, что ты доктор? А она — твоя пациентка?
— Именно так, — кивнул он. — Разумеется, это врачебная тайна.
— Пластический хирург?
— Не совсем, — улыбнулся он. — Хотя ты мыслишь в правильном направлении. Я же недаром сказал, что ты умная. Но, видишь ли, пластическая хирургия в традиционном смысле термина проблему не решает. Во-первых, она не обеспечивает абсолютного сходства. Знакомых обмануть еще можно, но программу анализа биометрики — нет. Во-вторых, даже при абсолютном сходстве черт лица останутся отпечатки пальцев. В-третьих, даже если пересадить кожу пальцев, останется анализ ДНК…
— Тогда в чем состоит наш план?
Это «наш» я, разумеется, тоже употребила не случайно.
— Ты что-нибудь слышала о химеризме? Хотя, конечно, откуда…
— Ну почему нет? — обиделась я. — Химеры — это такие сказочные чудовища.
— Не совсем чудовища, — улыбнулся он, — и не то чтобы сказочные. Я говорю о химеризме в медицинском смысле. Это очень редкое явление, заключающееся в том, что в одном организме присутствуют ткани и органы с разным генотипом. В естественных условиях химеризм возникает вследствие так называемого внутриутробного каннибализма, когда один близнец поглощает другого…
— Поглощает? — удивилась я.
— Ну, не зубами, конечно, — снова улыбнулся он. — Это просто такое выражение. Два эмбриона сливаются в один, примерно как… капля чая и капля кофе, например. Если это слияние неполное, получаются сиамские близнецы. А если полное, то рождается человек, внешне абсолютно нормальный. И внутренне тоже, если обследовать его обычными методами типа рентгена или томографии. И только генетический анализ может установить, что, скажем, почка у него — от несостоявшегося близнеца. Или матка и яичники, если речь о женщине. Собственно, благодаря яичникам это явление и было открыто, когда анализ ДНК показал, что родные дети женщины генетически ей не принадлежат… Кстати, беременность саму по себе в принципе тоже можно рассматривать как вариант химеризма — ведь половина генов плода в любом случае не от матери, а от отца. Но это явление временное, в то время как настоящий химеризм постоянен и стабилен. А искусственным вариантом химеризма можно считать пересаженные органы. Но это тоже не полноценный химеризм, пациенту приходится до конца жизни принимать подавляющие иммунитет препараты, иначе начнется отторжение. Так вот, я нашел способ создавать полноценный химеризм. Выращивать ткани одного человека на теле — и в теле — другого, причем без всяких помех со стороны иммунной системы.
— То есть ты научился пересаживать органы без отторжения? Наверное, на этом можно зашибать хорошие бабки, — сказала я, а про себя подумала: так-так, а кто мне сказал, что он хочет сделать новой Эмили Харбингер меня, а не наоборот — пересадить ей мое лицо и кожу? И не пора ли бежать, пока еще не поздно — или он уже заблокировал дверь? Моя заколка в волосах на месте, и удара ею в глаз он вряд ли ожидает. Вот только проделывать такое прямо под окнами полицейского участка как-то не хочется.
Впрочем, если бы он собирался пустить меня на запчасти, зачем ему тогда мой английский?
Все эти мысли промелькнули у меня за какую-нибудь секунду, но он даже не заметил моих колебаний и продолжал вдохновенно вещать о своих научных достижениях — ну понятно, ведь, кроме меня, ему было особо не перед кем ими похвастать:
— Не пересадка. Выращивание. Для пересадки органа, взятого извне, мой метод, откровенно говоря, не подходит. Только для выращенного в самом организме реципиента, но при этом имеющего ДНК донора. Да, такие клетки несколько отличаются от клеток, непосредственно взятых у донора. Все дело в том, что клетка — это не только ее ДНК, и тем более — не только ядерная ДНК. При использовании определенных эпигенетических механизмов… впрочем, — наконец одернул он себя, — неспециалисту это все не понять, а специалисту я бы уж тем более не стал раскрывать свое know-how, — он улыбнулся почти извиняющейся улыбкой. — Достаточно того, что никакой анализ ДНК, применяемый медициной и полицией, разницы не покажет. Фактически моя методика перепрограммирует и стимулирует естественный механизм восстановления клеток. Ты знаешь, что даже в отсутствии травм почти все клетки человеческого тела регулярно обновляются, только с разной скоростью? Быстрее всего, за несколько дней, обновляются клетки слизистых оболочек. Клетки кожи — за две недели. Крови — четыре-пять месяцев. Печени — от трехсот до пятисот дней. Кости обновляются за семь-десять лет, но они — не самые медленные. Скелетная мускулатура обновляется только за пятнадцать-шестнадцать лет, и за столько же — кишечник, если не считать эпителия. Сердце — только за двадцать лет, а хрусталик глаза не обновляется вообще. Моя стимуляция ускоряет этот процесс, но на проценты, а не в разы. Так что вырастить новое сердце за приемлемое время таким образом нельзя. А вот все внешние покровы, от лица до папиллярных линий — можно. Через неделю ты сможешь пройти ДНК-тест на Эмили Харбингер, лизнув предметное стекло — именно так он обычно и делается. Через две у тебя будут ее отпечатки пальцев. Через пятнадцать в твоих сосудах будет течь ее кровь. Волосы тоже вырастут новые. Те, что есть, придется полностью удалить — просто красить их недостаточно, поскольку в их корнях содержится ядерная ДНК, а раздобыть выпавший волос человека — простейшая задача, которую можно решить и без судебного ордера. Сомневаюсь, что кто-то захочет тайком проводить такую экспертизу, но лучше не рисковать, верно? А вот сердце останется твоим еще много лет, но это не имеет значения, ибо туда при твоей жизни едва ли кто доберется и уж точно не будет брать оттуда образцы на анализ…
— Что насчет мозгов? — перебила я. — Они тоже станут ее мозгами?
— Некоторые ткани мозга обновляются — в частности, ответственные за память — некоторые нет. Но это, опять-таки, не должно тебя беспокоить. С твоей личностью ничего не случится. Ведь память не хранится в ДНК. Память — это структура связей между нейронами, а она не теряется при обновлении самих нейронов.
— Пожалуй, кое-какие из ее воспоминаний мне бы пригодились, — заметила я.
— Я много разговаривал с ней, расспрашивая о подробностях ее жизни. Под предлогом, что мне нужно убедиться, что ее память и личность не пострадала в результате всего пережитого. У тебя будет возможность тщательно изучить эти записи.
— Никто никогда не рассказывает о себе все. Даже не обязательно из желания скрыть. Пропустила, не вспомнила, не сочла важным. Что я буду делать, если меня поймают на незнании того, что обязана знать она? Хотя бы элементарно не узнаю людей, которых она должна знать?
— Притворись больной или пьяной, — пожал плечами он. — У тебя была травма головы, а потом еще тяжелый психологический шок, не забывай. Эмили, кстати, и в самом деле очень переживала, обвиняя себя в смерти отца, и часть ее воспоминаний, по всей видимости, действительно заблокирована подсознанием. Профессиональный психиатр, наверное, мог бы вытащить их оттуда, но это уже не моя специализация. Но это не столь уж существенно. «Последствия травмы» — универсальное оправдание. Кстати, у нее не такой уж большой круг знакомых. Она не из той «золотой молодежи», что проматывает отцовские деньги, закатывая вечеринки и оргии на сотни человек. Скромница, папенькина дочка.
— Тем не менее, она пьет? — сама я отношусь к алкоголю с большой осторожностью, зная, до чего он доводит.
— До аварии практически ни капли, но после… периодически себе позволяет, — признал доктор с неудовольствием. — Все те же последствия травмы. Но тебе, разумеется, никто не мешает объявить, что ты избавилась от этой вредной привычки. Как и от курения, если ты не куришь.