— Не курю, — подтвердила я. — А она, выходит, да?
— Тоже начала после аварии. Все то же ПТСР — посттравматическое стрессовое расстройство. Хотя и обещала мне бросить, но…
— Погоди, так сколько времени прошло после аварии? Я думала, она все еще лежит на койке вся в ожогах, и ей не до выпивки-курева.
— Нет, прошел уже год. Ее внешность я успешно восстановил — ведь моя методика позволяет не только выращивать чужие ткани, но и полноценно, без рубцов и шрамов, регенерировать собственные, что только проще. А сейчас она снова приехала в мою клинику, чтобы удостовериться, что нет никаких побочных эффектов и осложнений.
— И их нет?
— Нет.
— И как она выглядит сейчас?
— Примерно так же, как этом фото, только волосы, сгоревшие в аварии, еще не полностью отросли. Тебе тоже придется долго отращивать — до нынешней длины примерно пару лет.
— Ничего, это мне не впервой, — пробормотала я.
— Да, кстати. Еще важный момент. Эта твоя клятва насчет мужчин — ты это всерьез?
— Абсолютно.
— Очень хорошо. Я же говорю — ты подходишь просто идеально. Потому что, видишь ли, яйцеклетки не обновляются, каждая женщина имеет их запас от рождения. Соответственно, если ты родишь ребенка, будь то через год или через двадцать, у него будут гены Анхелины, а не Эмили. Как я уже говорил, именно так было открыто явление химеризма. Но там у детей, по крайней мере, были гены их несостоявшейся тети. А здесь генотип будет совершенно не родственный, и если это когда-нибудь вскроется, получится научная сенсация, плавно перетекающая в юридическую, что нам совершенно ни к чему… Так что, если когда-нибудь все же захочешь детей — лучше усынови.
— Не думаю, что у меня когда-либо возникнет такое желание, — усмехнулась я. — Но спасибо за предупреждение. Так где находится твоя клиника? Здесь, в Мексике?
— В южном пригороде Тихуаны, — кивнул он. — Собственно, туда мы сейчас и поедем, — он положил руку на рычаг, собираясь переключиться с парковки на передачу, но я требовательно спросила:
— А почему американский доктор открыл клинику здесь, а не у себя в Штатах?
— Во избежание юридических проблем, — не обманул он моих ожиданий. — Моя методика — даже та ее часть, что применяется официально — не сертифицирована в США. По сути, речь идет о клонировании, хотя и не человека целиком, а отдельных тканей, и сертификация требует слишком долгих и муторных процедур — многолетнее тестирование и все такое. Без этого в США я рискую потерять лицензию… особенно если что-то пойдет не так.
— А что-то может пойти не так?
— В медицине всегда что-то может пойти не так, — пожал плечами он. — Даже на упаковке аспирина ты найдешь целый список возможных побочных эффектов один страшнее другого.
Они очень маловероятны, но теоретически не исключены. Вероятность попасть под машину, переходя дорогу, намного больше… особенно здесь, в Тихуане, — саркастически добавил он (что да, то да — стиль вождения у нас тут еще тот). — Но это же не повод не выходить из дома.
— Тем не менее, этих многолетних тестирований ты не проводил? И хочешь, чтобы я стала твоей подопытной мышкой?
— Проводил и на мышках, и на собаках, и на макаках-резусах. На людях — ну, собственно, на самой Эмили. И все безупречно. Это ее обследование — не просто повод заманить ее сюда. Оно действительно интересно мне с научной и практической точки зрения. И оно подтверждает, что все работает.
— Но ей ты просто нарастил ее собственную кожу. А не превратил ее в… химеру.
— Ну… да, но принципиальной разницы тут нет. Просто поверь мне, как специалисту…
— Каждый раз, когда я слышу «просто верь мне», у меня в башке загорается красный сигнал.
— Ну, в конце концов, — в его голосе прорезалась нотка раздражения, — ради восьмидесяти миллионов долларов США можно и рискнуть.
— Да, да. Мы ведь еще не обсудили самое интересное. Ты сказал — восемьдесят миллионов?
— Восемьдесят два, если быть точным. Таково ее состояние на текущий момент. За свои услуги я хочу десятую часть. Двести тысяч заплатишь официально, как плату за лечение, еще миллион перечислишь на счет благотворительного фонда, который я создал при своей клинике, остальное — перевод криптовалютой. Все прочее достается тебе. По-моему, это отличная сделка.
Даже слишком отличная, подумала я. Почему он не требует половину, или хотя бы четверть?
— Как видишь, я не из тех, кому жадность подменяет здравый смысл, — он словно прочитал мои мысли. — Я, конечно, мог бы запросить и больше, но разовой вывод слишком крупной суммы из активов Эмили Харбингер привлек бы нежелательное внимание и вопросы третьих лиц. Видишь ли, восемьдесят два миллиона — это не та сумма, которую Эмили может просто достать из сумочки. С восемью миллионами она может расстаться вполне безболезненно и продолжать жить дальше на дивиденды, но ради большей суммы ей пришлось бы продавать свою долю в компании, для которой, несмотря на гибель основателя, последний год был весьма успешным. Избавляться от таких активов — это, что называется, резать курицу, несущую золотые яйца, такое всегда привлекает повышенный интерес деловых кругов. Я мог бы запросить с тебя большую сумму с оплатой в рассрочку, в течение нескольких лет, но такой вариант мне тоже не нравится. Я ведь вполне отчетливо понимаю, с кем имею дело. Несмотря на твое имя, ты отнюдь не была ангелом все эти годы.
— Потому ты и предлагаешь мне это дело, — усмехнулась я. — Хорошая девочка на моем месте уже побежала бы в полицию — благо тут рядом.
— Да, разумеется. И все же мне не хотелось бы, чтобы у тебя возникло искушение, как это у вас говорится, кинуть меня, как лоха, — последние слова он произнес по-испански. — Ситуация, когда ты получишь все состояние Эмили Харбингер, а я — одни лишь обещания на будущее, меня устроить не может. Мне нужны гарантии. Поэтому все наши финансовые расчеты должны быть завершены в течение первых трех месяцев. То есть когда у тебя уже будут лицо и отпечатки пальцев Эмили, но в твоих венах все еще будет течь кровь Анхелины.
«Что позволит легко разоблачить тебя, если что», — мысленно достроила я его фразу, а вслух сказала:
— Окей. Я тоже не люблю отложенных обязательств. Но, надеюсь, ты понимаешь, что окончательный расчет есть окончательный расчет. Мне тоже нужна гарантия, что через год ты не объявишься и не скажешь, что передумал и хочешь еще.
— К этому времени что-либо доказать сможет только пункция твоих внутренних органов, на каковую процедуру ни один суд не даст санкции, поскольку официально моей методики не существует. А вздумай я ее обнародовать, меня бы это подставило еще больше, чем тебя. Как я уже сказал, я не из тех, кто из-за желания получить еще больше готов потерять все. Так что — восемь миллионов двести тысяч в первые три месяца, и мы расстаемся, довольные друг другом. Deal?
— Deal, — кивнула я, и мы поехали в его клинику.
Клиника представляла собой скрытый в стороне от дороги за деревьями, окруженный высоким бетонным забором особняк. Идеальное место для лечения и реабилитации тех, кто хочет избежать назойливого внимания и беспокойства — или же для изуверских опытов, разборки на органы или борделя для садистов, словом, всего того, что обыкновенно изображают в таких декорациях в триллерах. Мы приехали туда уже заполночь, и в свете ущербной луны почти не освещенное в этот час здание выглядело особенно зловеще. Но я уже сделала вывод, что, если бы я была нужна Моррингтону просто как мясо, в каком бы то ни было смысле, то не было бы нужды рассказывать мне всю эту занимательную историю, да и, как справедливо заметил он сам, не было смысла выкупать меня из полиции (и при этом светиться там самому) — проще и дешевле было снять любую уличную девку.
Так что остаток этой ночи я мирно проспала в своей новой постели в чистой и комфортной индивидуальной палате, а утром с большим аппетитом позавтракала, не думая о том, не подмешано ли что-нибудь в еду. Завтрак мне, кстати, доставила не медсестра, а лично Моррингтон, перед едой взявший у меня анализы. Меня ничуть не удивило, что он не хочет, чтобы кто-либо из персонала клиники видел мое лицо до преобразования. Он сказал, что результаты анализов будут готовы через несколько часов, предложил мне пока посмотреть телевизор, и вышел.