— И выпивку! — подхватил другой парень, пузатый и с бородой. С этим они, похоже, уже начали, не дожидаясь меня.
— И прочие сюрпризы! — подмигнул «студент».
Ладно, подумала я, только сейчас почувствовав, как проголодалась. Конечно, если я их сейчас прогоню, они не унесут жрачку с собой, но… не будем обострять. Я вполне могу занять позицию, позволяющую больше слушать, чем говорить. Из бесед в нетрезвой компании можно узнать даже больше, чем из социальных сетей, где каждый может отредактировать или стереть неосторожно вырвавшиеся слова.
Меня почетным эскортом отвели в столовую (они лучше меня знали, где находится столовая в моем доме) и усадили в большое кожаное кресло, в каких обычно восседали главные злодеи в «бондиане» — его специально приволокли и поставили во главе стола. Вид этого стола подтвердил, что начали тут без меня (погасив свет, видимо, лишь тогда, когда услышали шум подъехавшей машины), но торт «благородно» не тронули, и мне пришлось, разумеется, задувать 26 свечей. Потом настал черед подарков — по большей части это была всякая бесполезная хрень (что полезного можно подарить той, у которой и так все есть?) Включая, между прочим, очередную книжку про эльфов (кажется, это было продолжение той, что отправилась в мусоросжигатель клиники под Тихуаной), но, конечно, не простую, а с адресованной мне подписью от автора. Девица, сделавшая этот подарок, похвасталась, что специально ради этого моталась в другой штат, где тот проводил автограф-сессию. Я поблагодарила и подумала, есть ли на моей вилле мусоросжигатель. По идее, должен быть — ведь мой «отец» был серьезным бизнесменом, а значит, должен был позаботиться о легком уничтожении, а не просто выбрасывании, ненужных бумаг.
По-настоящему мне понравился разве что подарок голубоволосой (при том, что по-прежнему совершенно не нравилась она сама) — это была гитара, причем отличного качества. Прежде мне никогда не доводилось держать в руках столь хороший инструмент. Я не удержалась и тут же, несмотря на свою «смертельную усталость» (которую и в самом деле чувствовала, но не настолько смертельную), сыграла и спела им длинную мексиканскую воровскую балладу. Текст ее, на самом деле, мне никогда не нравился — слишком приторно-слезливый, как и все в подобном жанре, а в конце вообще глупость, где девушка собирает для похорон останки своего любимого, расчлененного конкурирующей бандой: «Руки были в змеиной норе, голова в осином гнезде, а спина в муравьиной куче» — ну где автор видел осиные гнезда такого размера, чтобы туда поместилась человеческая голова?! Но мелодия там очень красивая — к тому же слов они наверняка все равно не понимали.
Я взяла последний перебор и посмотрела на моих слушателей. Меня удивило выражение их лиц. Они смотрели на меня чуть ли не расширенными глазами. «Я, наверное, что-то не то играю, — пронеслось у меня в голове. — Откуда дочке американского миллионера знать шансон мексиканских трущоб? Хотя — в эпоху интернета знать можно что угодно! А может, я просто играю недостаточно хорошо? Эмили умела лучше? Сошлюсь на усталость…»
— Эми, — нарушила, наконец, молчание одна из девиц (ее звали Клэр — некоторые имена я уже усвоила из их обращений друг к другу), — когда ты научилась так играть?
— А что — раньше было хуже? — усмехнулась я.
— Ну, откровенно говоря, да. Видно было, что ты стараешься, но… Да и со слухом и голосом у тебя было… Я тебе не говорила, конечно, но ты же знаешь, я сама в группе играла… в общем, я всегда считала, что музыка — это не твое. Но теперь беру свои слова — то есть мысли — обратно.
Вот же черт. Я ни разу не слышала, как Эмили играет и поет — она не выкладывала это в интернет, наверное, сама понимала, что не стоит этого делать. А я, выходит, делаю это слишком хорошо. Но что поделать — если я умею что-то хорошо, я просто не способна сделать это плохо.
— Брала уроки у одного профессионала, — пробормотала я. — Мексиканца. Он раньше играл в симфоническом оркестре в Мехико.
Честно говоря, я даже без понятия, есть ли в симфонических оркестрах гитаристы, или там только всякие скрипки и духовые. Тот парень из банды, что научил меня азам, уж точно никаким профессионалом не был — в музыке, я имею в виду — а дальше я уже, по большей части, выучилась сама, иногда подсматривая приемы у гитаристов в интернете, когда вай-фай был достаточно хорош, чтобы качать видеоролики. Так что я просто ляпнула первое, что пришло на ум и звучало солидно. Но им это вполне подошло, теперь уже все дружно принялись меня хвалить и просить сыграть еще, а один парень даже сделал комплимент моему испанскому, заявив, что я пою «почти без акцента», идиотина. Но раз уж среди них был хоть кто-то, знающий испанский, я решила, что не стоит усердствовать в блатном репертуаре (а другого я практически не знала), так что сыграла им еще коротенькую пьесу без слов, которую выучила по интернету, и отложила инструмент, сославшись на усталость.
Пирушка продолжилась своим чередом, с непременными тостами, которые были для меня испытанием, ибо мне нужно было объяснить им, что я больше не пью. Я сказала, что после курса терапии в клинике начинаю новую жизнь, и пить буду только сок или газировку (и, кстати, курить тоже бросила, так что погаси, пожалуйста, сигарету, Джим, да, я серьезно, и да, травки это тоже касается!). И, естественно, вместо того, чтобы просто признать мой выбор, меня принялись уговаривать «символически», «по чуть-чуть» и «в последний раз». Если бы я и в самом деле была решившей завязать алкоголичкой, за такие подначки их следовало бы убить — у бывшего алкоголика не то что единственный глоток, но даже вид и запах спиртного способны вызвать рецидив, пустив псу под хвост месяцы и годы воздержания, потому и говорят, что алкоголики бывшими не бывают. Хотя, возможно, проблемы Эмили еще не успели зайти настолько далеко — а возможно (и скорее всего) эта пьяная толпа просто не отдавала себе отчета в их серьезности. Или же они попросту не верили, что та Эмили, которую они знали, всерьез решила завязать, и считали, что она просто играет в пай-девочку. Со мной — теперешней, настоящей — ничего бы не случилось от пары рюмок ликера (ничего крепче я не пью уже хотя бы потому, что не нравится вкус), и я могла бы и «поддержать компанию» — но меня раздражала их идиотская настойчивость. Парни в банде гораздо лучше понимали слово «нет».
И вот после очередного моего отказа поднялся Дэвид Йейльский Университет и объявил:
— В самом деле, вискарь — это пошло. Это для вульгарных реднеков. Думаю, девочки, настало время оттянуться по-взрослому, — и он с заговорщицким видом достал из кармана пакет с белым порошком и призывно помахал им в воздухе. Нетрезвые «девочки» (среди которых были и мальчики) встретили это восторженными визгами и восклицаниями «Wow!». Кто-то уже вытаскивал и сворачивал в трубочку стодолларовые купюры (подозреваю, что в эпоху всеобщего безнала эти купюры нужны были им исключительно для этого).
— Убери это, — жестко потребовала я.
— Да брось, Эмили, — скривился Дэвид, — не хочешь же ты сказать, что завязала и с этим тоже? Это же первоклассный кокс, чистый, как слеза ангела. Он не вызывает физической зависимости.
Много ты знаешь о слезах ангелов, тупой американский хлыщ. Мне представилось лицо Хуана, когда он чиркал зажигалкой в луже собственной крови и бензина, чтобы не попасть в руки тех, чей бизнес — такие вот пакетики.
— Я — сказала — убери, — отчеканила я. — Я не желаю видеть это в своем доме.
— Да ладно тебе, Эми, — раздраженно обернулась ко мне девка Дэвида, имени которой я до сих пор не знала (сам он называл ее просто «конфетка»). — С каких пор ты стала такой ханжой? Не хочешь сама — никто не заставляет, но не порть другим веселье.
И тут меня прорвало.
— Во-первых, — сказала я ледяным тоном, — это мое веселье. Свое можете устраивать где-нибудь в другом месте. А во-вторых, кто-нибудь из вас когда-нибудь бывал в трущобах Тихуаны? Разумеется, нет. Даже в качестве туриста.