От времени княжения Ивана III до нас дошло всего несколько известий, так или иначе связанных с проблемой местничества. В Устюжском летописном своде говорится, что воеводы под Казанью в 1469 г. «нелюбье держат промеж собя, друг под другом ити не хочет». Даже Маркевич, тщательно собиравший все сведения о ранней истории местничества, писал, что о достоверности этого известия «судить трудно».[1505]
Второе сведение также совсем глухое. В местническом деле 1609 г. кн. Б. М. Лыкова и кн. Д. М. Пожарского содержится ссылка первого из спорщиков на то, что по разрядам 1493 г. кн. И. В. Лыко был «выше» кн. Б. М. Турени.[1506] Речь, конечно, идет об интерпретации (позднейшей) ранних разрядных записей, а не о местничестве в XV в.
Наконец, во время похода 1500 г. Юрий Захарьич писал Ивану III, что ему «не мочно» быть в сторожевом полку: «То мне стеречи князя Данила». На это он получил суровую отповедь от великого князя, что «ино тебе стеречь не князя Данила, стеречи тебе меня и моего дела. . . не сором тебе быть в сторожевом полку». Здесь в строгом смысле слова местнического дела нет. Речь не шла о том, кому быть «под» кем из воевод. Юрий просто жаловался на несправедливость, играя каламбуром: в сторожевом полку он может только стеречь кн. Данилу, а не воевать. Юрий Захарьич даже не говорит о том, что ему «не вместно» быть под Щеней.
Словом, этот случай в полном смысле местничеством назвать нельзя. Поэтому прав Маркевич, считающий, что отказ Юрия «не имеет даже местнического характера».[1507]
Четвертый случай — грамота Ивана III (около 1490 г.) Ивану Судимонту, который был наместником на Костроме вместе с Яковом Захарьичем. Оказывается, Яков бил челом великому князю, что обоим наместникам «на Костроме сытым быти не с чего». Поэтому Иван III пожаловал Якова городом Владимиром, а Судимонту придал вторую половину Костромы.[1508] И здесь местнического дела нет, не говоря уже о том, что сама грамота сохранилась в списке конца XVII в. и имеет весьма странный характер (о Иване Судимонте нам вообще ничего не известно).
От времени правления Ивана III до нас дошли два документа местнического характера. Помещены они в составе местнического дела 1504 г. П. М. Плещеева с П. Г. Заболоцким. Один из них — суд Ивана III по делу В. Ф. Сабурова и Г. В. Заболоцкого (60-е—первая половина 70-х годов XV в.).[1509] Суть дела сводилась к жалобе Сабурова на Заболоцкого, который на пиру у великого князя «не дал... места выше себя сести». Сабуров ссылался на то, что его отец Федор «сидел выше Григорьева отца Василья за многое бояр». Это показание было проверено боярским «обыском», в результате чего Иван III «оправил» Сабурова и «обинил» Заболоцкого.
В 1504 г. П. М. Плещеев жаловался на П. Г. Заболоцкого в связи с тем, что тот отказался с ним ехать в посольство в Литву, а «я, — писал Плещеев, — Лобана местом более». На основании грамоты В. Ф. Сабурова (а М. Б. Плещеев был «больше» Ивана Сабурова) спор был решен в пользу Плещеева. Документ 1504 г. был настолько важен, что его подлинник хранился в Государственном архиве («правая грамота Петра Плещеева на Лобана на Заболотцкого»).[1510] Местничество в обоих грамотах рисуется еще неразвитым. Определялось оно не родовитостью, а службой.
В Типографской летописи и разрядных книгах помещены две «памяти» местнического характера.[1511] Одна — «Память Генадья Бутурлина да Михаила Борисовича: князь Юрьи Патрекеевич приехал, а заехал бояр Констянтина Шею» и др. Эта «Память» повторяет список бояр первой духовной Василия Дмитриевича 1406 г. и не имеет иных источников.[1512] Составлена она в 30—50-х годах XV в. Другая — память Петра Константиновича. В ней рассказывается, что жена кн. Юрия Патрикеевича «сидела выше» жены тысяцкого Василия Михайловича (Морозова), под которою сидела жена Ивана Морозова, и т. д.[1513] Этот документ связан с именем П. К. Добрынского, т. е. относится к 30—40-м годам XV в. В поздних списках родословных книг встречается очень испорченное челобитье Геннадия Бутурлина Федору Давыдовичу (нач.: «Господину Федору Давыдовичю Генадей, господине, Бутурлин челом бьет на великом жалованьи, что, господине, жалуешь, печалуешься о своем брате о молодшем, о Ондрее Бутурлине»).[1514] В челобитье есть ссылка на память Геннадия Бутурлина и Петра Константиновича («То память Петрова Константиновича да и наша»). Содержание челобитной сводится к установлению местнических отношений между Бутурлиными, Колычевыми, Заболоцкими, Морозовыми и Сабуровыми. Геннадий — инок Троице-Сергиева монастыря. Типографская летопись также связана с Троицким монастырем.[1515] Возможно, первая память Геннадия связана с его деятельностью, но о втором документе ничего определенного сказать нельзя.
1506
Русский исторический сборник. М., 1838. Т. 2. С. 273, 278. Этот разряд есть в достоверных разрядных книгах, но никакого местнического дела там нет (РК. С. 22).
1509
Р. С. 81—86. Датируется по упоминанию дьяка Алексея Полуектова, который фигурирует в источниках 60-х—первой половины 70-х годов XV в. (Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. М., 1975. С. 420—421; Зимин А. А. Дьяческий аппарат в России второй половины XV—первой трети XVI в. // Ист. зап. М., 1971. Кн. 87. С. 261—262).
1510
ГАР. С. 77 (ящик 178), 393. В грамоте есть неясность. В мае—сентябре 1503 г. в Литву с Плещеевым был послан К. Г. Заболоцкий, а не Петр Лобан (возможно, он поехал вместо брата) (Сб. РИО. Т. 35. С. 412—439). Дело происходило в 1504 г., т. е. после возвращения из посольства. Иван III предписывал послам: чтобы «розни бы меж вас ни в чем не было» (Там же. С. 428).
1514
ЦГАДА. Ф. 196 (Собр. Мазурина). № 240. Л. 115; ср.: ЛОИИ. Собр. Археографической комиссии. № 249. Л. 198 об.; ГБЛ. Румянц. № 252. Л. 386—386 об. Опубликовано: Коркунов М. Памятники XV в. СПб., 1857. С. 18—19; Веселовский. С. 23—24.
1515
Род. кн. Ч. 1. С. 338; Насонов А. Н. Материалы и исследования по истории русского летописания // Проблемы источниковедения. М., 1958. Сб. VI. С. 249—252.