Собранный в результате обширный и репрезентативный корпус законодательных актов дает возможность изучить поэтапно процесс формирования структуры исполнительного аппарата, численный состав ведомств и служб и его изменения, дисциплинарные нормы службы, процедуры комплектования, систему вознаграждения и привилегий, политические полномочия, формирование прав на занимаемые должности и статус служителей короны Франции. Системный подход к анализу королевского законодательства позволяет обнаружить важную черту складывающейся административной структуры — преемственность правовых норм и институтов власти. При этом исследование большого объема королевских указов выявляет «зигзаги» этого нелинейного процесса, роль сиюминутных задач и внешних событий, столкновение стратегий королей и ведомств или отдельных служителей.
Однако естественно возникает вопрос, в какой мере королевское законодательство отражало реальность и влияло на нее, а в какой мере являло собой широковещательные и прекраснодушные декларации, мало соотносящиеся с реальностью. Известная декларативность законодательных актов приобретает самостоятельную ценность в русле изучения формирующегося нового языка и риторики власти, символических стратегий в конституировании государства и заявляемого идеального образа чиновника. Этот идеальный образ власти и ее служителей мог очень далеко отстоять от реальности, и следует постоянно помнить о зазоре между фикцией законов и действительностью. Но провозглашаемые декларации, цели и идеалы власти в контексте политической антропологии раскрывают значение политической культуры, сыгравшей активную созидательную роль в построении государства.
Соединение истории средневекового права с политической культурой выявляет суть такой характерной черты королевских указов, как повторяемость отдельных правовых норм, традиционно трактовавшейся лишь как признак неэффективности вводимых норм, как доказательство их неисполнения. На самом деле, повторяемость норм означала не только неэффективность прежних указов, но и придавала этим нормам особую ценность в виде «освященной давностью традиции», и чем чаще повторялась та или иная норма, тем ценнее она выглядела в глазах законодателя.
Наконец, нельзя забывать, что право издавать законы для всего королевства на первых порах было самой уязвимой из королевских прерогатив. Именно поэтому в текстах королевских указов, особенно в преамбулах, присутствует указание на причину их издания. Чаще всего в качестве оправдания законодательной инициативы короля выдвигается защита интересов подданных — их огромный ущерб, страдания и «стенания», «достигшие ушей монарха». Эти обоснования интересны и важны не только с точки зрения риторики власти и ее идейных основ, но и применительно к «больному вопросу» о взаимосвязи права и практики. Дело в том, что за очень редкими исключениями, каковыми являлись, например, ордонансы Людовика IX Святого о «преобразовании нравов» 1254–1256 гг. или ордонанс Филиппа IV Красивого от 23 марта 1302 г. «о реформировании королевства», в истоке большей части королевских «открытых писем» находились конкретные казусы — прошения, жалобы, конфликты чиновников или подданных[82]. Следовательно, королевские указы были так или иначе связаны с административной практикой и с реальной жизнью.
Административная практика и юридические тракты
Связующим звеном между законодательными актами и административной практикой являются письма королей Франции к ведомствам и отдельным служителям, отражающие взаимоотношения короля и его исполнительного аппарата и сохранившиеся весьма неравномерно. После пожара 1618 г., постигшего Парламент и уничтожившего большую часть его минут, лишь в XVIII в. из сохранившихся писем были созданы регистры, которые содержали письма королей, грандов, знати и т. д.[83] Исследуемому периоду посвящен только первый регистр, в котором мною обнаружено три письма в Парламент, касающихся рассматриваемых в работе вопросов[84].
Лакуны в переписке королей Франции с верховными ведомствами позволили восполнить публикация Р. Казелем закрытых писем короля Филиппа VI Валуа и публикация писем Карла V Мудрого, осуществленная Л. Делилем[85]. В эту же категорию «эрудитских подвигов» следует поместить 11-томное издание полной переписки Людовика XI, где собрано воедино все огромное эпистолярное наследие этого короля, выявленное издателями в различных столичных и провинциальных архивах[86].
82
А. Ригодьер. отмечая растущую роль инициативы короля и его Совета в законодательной практике, обращает внимание на тот факт, что в истоке подавляющего большинства изданных открытых или закрытых писем лежала «просьба» — прошение частного или должностного лица или целой корпорации. Хотя статистические подсчеты были бы полезны, правда, с учетом того, что эта просьба не всегда упоминалась в тексте указа, но и сейчас можно смело утверждать, что именно ответы на такие запросы составляли «львиную долю» изданных королями указов. См.:
83
Об этом фонде (AN Х 1а 9317–9324) и его составе см.: Lettres reçues et envoyées par le Parlement de Paris, 1376–1596. Inventaire analytique / Éd. S. Clément et M. François. P., 1961.
84
AN X Ia 9317 Lettres originales des rois de France et autres personnages au Parlement. Регистр имеет существенные временные лакуны: за 1376–1426 гг. в нем всего 11 писем, далее следует пробел — за 1427–1461 гг. не сохранилось ни одного письма; есть существенные пробелы за 1464–1477, 1483–1484 и 1493 гг.
85
86
Lettres de Louis XI, Roi de France / Éd. E. Charavay, J. Vaesen: 11 vols. Р., 1890–1909.